Учительница

Я могла лишь бродить вокруг да около, знакомиться с людьми, которые, скорее всего, жили поблизости – на расстоянии соседней койки, вагона или гостиничного номера. Я отправилась поговорить с несколькими из них. Куда бы я ни явилась, двери передо мной распахивались, меня тепло встречали, подавали прохладительные напитки; никогда раньше я не видела в этой стране такой – мне стыдно перед собой за это слово – солидарности, братства. Эти люди накрепко запомнили, как всеми силами пытались избавиться от воспоминаний, как были заняты выживанием, как пытались выучить язык, прижиться, приспособиться, глядя только вперед, в будущее. И нет, никто из них ее даже не заметил. Странно. Но она была так хороша собой в молодости, протестовала я. Как можно такую не заметить? Неужели правда не было никого похожего? Как было не обернуться, когда она проходила мимо? Я посетила школу. Тель-Авив – безумный город, который всегда мчится вперед; сегодня заключает тебя в объятия, а завтра знать не желает. Охранник посмотрел на меня подозрительно. «Я бывшая ученица, – сказала я, – окончила школу незадолго до Первой ливанской войны». – «Что вам здесь нужно?» – спросил он и попросил документы, одновременно сообщив обо мне секретарю; тот, в свою очередь, обратился к директору, чтобы одобрить визит. Наконец меня впустили. Старое здание стояло на том же месте, хотя за это время выросло еще одно, новое. Старое представляло собой трехэтажное U-образное строение; с начала восьмидесятых годов в коридорах несколько раз обновляли побелку, на смену салатовому пришло более сдержанное сочетание белого и кремового. Во многих местах полы остались прежними – на них лежала плитка тераццо, отполированная тысячами подошв. В каждом классе я насчитала по двадцать две ученические парты и по сорок стульев; на том месте, где раньше висела зеленая грифельная доска, теперь красовалась белая для маркеров, а прямо возле нее – опять же в каждом классе – приклеена копия Декларации независимости Израиля. Окна томились за теми же решетками, перекрашенными в розовый, желтый и красный. Задний двор, более уютный, все еще отдаленно напоминал прежний – с оливковым деревом, опавшими плодами фикуса, клочками сухой травы, несколькими скамейками. Здесь, под открытым небом, мы иногда изучали Тору и еврейскую историю. «В крови и огне Иудея пала – в крови и огне возродится». Передний двор – широкая бетонная плита. Я бродила между этажами, не находя ни одного воспоминания об Эльзе Вайс; надо заметить, здесь вообще не было следа тех, кто когда-то преподавал, – ни памятной книги, ни памятной доски. Я стояла за дверью класса несколько минут, пытаясь вспомнить ее голос. Решила забраться на крышу. Мне часто казалось, что из всех способов, которыми передвигаются звери, лишь полет доступен человеку. Я чувствовала, что могу летать, хотя и не думала, что могу спрыгнуть с высоты. Я могла выдержать лишь небольшую высоту. Небоскребы меня пугали, я даже не осмеливалась выглянуть в их окна. Чтобы сохранить равновесие, хваталась за подоконник, как будто за ним меня ждет что-то грозное: не то смертельная опасность, не то искушение.