Читаем Удивительный Самсон. Рассказано им самим... и не только полностью

Что касается меня, то я был ошеломлён тем, как повернулось дело. Мне не приходило в голову, что у Петрова тоже может быть в запасе сюрприз для меня, в чём, должен признаться, оказался недальновидным. Я знал всё о сгибании железных прутов, ибо это были его любимые трюки. Я также знал о камне, в чём он также до этого момента был неоспоримым чемпионом. Но я не догадывался, чем он ещё может удивить. Что это был за трюк, о котором он говорит, презрительно считая, что он не по моей силе и храбрости?

Мне недолго оставалось мучиться загадкой. Некоторые зрители не соглашались с тем, что мне нужно выдержать новое испытание, говоря, что я честно выиграл. Но другие в голос шумно поддерживали Петрова, говоря, что предложенное им сейчас испытание должно стать окончательным. Я не боялся сделать попытку: мне было скорее любопытно узнать, что это будет. Итак, я возвысил свой голос над всеми и сказал, что вполне согласен и готов. Отец был того же мнения. «Ничто из того, что может сделать Петров, не может быть выше твоих сил, мой сын, — сказал он. — Не бойся этого испытания, ведь ты сильнее, и конечно победишь».

Ликующая улыбка появилась теперь палице Петрова, он подошёл ко мне, держа в руках странную на вид железную полосу, каких я раньше не видел. Она была чуть длиннее двух футов и около полдюйма толщиной, а вдоль одной стороны и с обеих торцов было множество зазубрин, образующих острые концы и углы. Её, объяснил Петров нам всем, он согнёт пополам о свою шею, не обращая внимания на боль, которую причинят ему острые концы, впивающиеся в плоть. Затем он замкнёт эту полосу вокруг моей шеи, и там она будет оставаться, пока я не упрошу его снять, признав таким образом его силу и храбрость. Боль от того, что придется держаться за обоюдоострые края, не позволит мне применить свою силу сполна, даже если её будет достаточно, чтобы преодолеть крепость этой полосы. Он сомневается и в моей силе, и в моей смелости попробовать выполнить этот трюк! Так презрительно сказал Иван Петров.

Выходит, назначение этой странной и страшной на вид железки заключалось в том, чтобы унизить меня на глазах у всех и совершенно разорить моего отца. Моя кровь вскипела! Что за ужасное испытание, думал я. ибо знал, что будет намного труднее разомкнуть согнутый прут после того, как он был согнут другим, испытывая при этом дикую боль. Но что мне было делать? Я уже дал согласие и не мог этого избежать, если б и захотел. Я сам попался в эту действительно хитроумную ловушку. Такую, что, казалось, она погубит меня.

Но, быстро обдумав эту ситуацию, я рассудил: если Петров может презреть боль, то почему не может Александр Засс? Разве он храбрее меня? Никогда! Разве он так же силён, как и я? Нет, и это мне удалось доказать! Почему же тогда я должен позволить своему сердцу дрогнуть? И решительно сказал себе, что не сдамся.

В свою очередь, зная, что уверенная манера высоко ценится в любых состязаниях физической силы, я подначил его, чтобы он приступал.

Однако, если я думал, что этим приведу его в замешательство, то ошибался. Он быстро пристроил полосу за голову и, крепко ухватившись за ее концы, слегка согнул её вокруг шеи. Было видно, что ему очень больно, но, подбадриваемый криками возбуждённых зрителей, он продолжал, пока не согнул ее пополам, как и обещал. Затем, не обращая внимания на кровь, которая текла из ладоней и шеи, он нажал на нее ещё раз, согнув полоску намного больше. Это были мучительные усилия.

«Теперь я готов надеть это на Засса. — объявил Петров, — если он все ещё намерен принять это испытание». На что я ответил, что по-прежнему желаю этого. Итак, попросив меня встать на колени, он подвёл полосу под мой подбородок и начал соединять концы у меня на шее. Должен сказать он нисколько не пытался действовать осторожно, плотно прижав ленту прямо к моему горлу, да так, что я с трудом мог дышать. Он пытался ещё плотнее затянуть стальную петлю, но силы быстро покидали его. Поэтому, уверенный в том, что я всецело в его власти, он дал мне подняться, чтобы я попробовал освободить себя, если смогу.

Вам надо понять, что я не мог дотянуться до перекрещённых концов полосы, так как они были за шеей. И перед тем, как начать справляться со своей задачей, мне надо было повернуть петлю, что ужасно терзало мою кожу. И всё-таки я не отступился и, наконец, повернуть ее в положение, когда можно было ухватиться за концы. Подбадриваемый отцом и теми из зрителей, что желали увидеть мой успех, я изо всех сил старался разомкнуть это железное ожерелье и вырваться из его мучительной хватки. Хоть это было трудно, я наконец смог сделать этот нечеловеческий трюк. Я обливался кровью, но каждая жилка моего тела билась с яростной радостью, и я стоял, ликуя. Это был мой триумф, даже если отец и был заранее уверен в нём. Я. Александр Засс, доказан, что смел не меньше любого взрослого мужчины. Также я доказал, что моя сила одолела предложенное мучительное испытание.

Перейти на страницу:

Похожие книги

120 дней Содома
120 дней Содома

Донатьен-Альфонс-Франсуа де Сад (маркиз де Сад) принадлежит к писателям, называемым «проклятыми». Трагичны и достойны самостоятельных романов судьбы его произведений. Судьба самого известного произведения писателя «Сто двадцать дней Содома» была неизвестной. Ныне роман стоит в таком хрестоматийном ряду, как «Сатирикон», «Золотой осел», «Декамерон», «Опасные связи», «Тропик Рака», «Крылья»… Лишь, в год двухсотлетнего юбилея маркиза де Сада его творчество было признано национальным достоянием Франции, а лучшие его романы вышли в самой престижной французской серии «Библиотека Плеяды». Перед Вами – текст первого издания романа маркиза де Сада на русском языке, опубликованного без купюр.Перевод выполнен с издания: «Les cent vingt journees de Sodome». Oluvres ompletes du Marquis de Sade, tome premier. 1986, Paris. Pauvert.

Донасьен Альфонс Франсуа Де Сад , Маркиз де Сад

Биографии и Мемуары / Эротическая литература / Документальное
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное
Третий звонок
Третий звонок

В этой книге Михаил Козаков рассказывает о крутом повороте судьбы – своем переезде в Тель-Авив, о работе и жизни там, о возвращении в Россию…Израиль подарил незабываемый творческий опыт – играть на сцене и ставить спектакли на иврите. Там же актер преподавал в театральной студии Нисона Натива, создал «Русскую антрепризу Михаила Козакова» и, конечно, вел дневники.«Работа – это лекарство от всех бед. Я отдыхать не очень умею, не знаю, как это делается, но я сам выбрал себе такой путь». Когда он вернулся на родину, сбылись мечты сыграть шекспировских Шейлока и Лира, снять новые телефильмы, поставить театральные и музыкально-поэтические спектакли.Книга «Третий звонок» не подведение итогов: «После третьего звонка для меня начинается момент истины: я выхожу на сцену…»В 2011 году Михаила Козакова не стало. Но его размышления и воспоминания всегда будут жить на страницах автобиографической книги.

Карина Саркисьянц , Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Театр / Психология / Образование и наука / Документальное
Достоевский
Достоевский

"Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он - самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира". Это слова Н.Бердяева, но с ними согласны и другие исследователи творчества великого писателя, открывшего в душе человека такие бездны добра и зла, каких не могла представить себе вся предшествующая мировая литература. В великих произведениях Достоевского в полной мере отражается его судьба - таинственная смерть отца, годы бедности и духовных исканий, каторга и солдатчина за участие в революционном кружке, трудное восхождение к славе, сделавшей его - как при жизни, так и посмертно - объектом, как восторженных похвал, так и ожесточенных нападок. Подробности жизни писателя, вплоть до самых неизвестных и "неудобных", в полной мере отражены в его новой биографии, принадлежащей перу Людмилы Сараскиной - известного историка литературы, автора пятнадцати книг, посвященных Достоевскому и его современникам.

Альфред Адлер , Леонид Петрович Гроссман , Людмила Ивановна Сараскина , Юлий Исаевич Айхенвальд , Юрий Иванович Селезнёв , Юрий Михайлович Агеев

Биографии и Мемуары / Критика / Литературоведение / Психология и психотерапия / Проза / Документальное