Угрюмое гостеприимство Петербурга

— Идите к нему, граф. Мне нужно побыть одной.

Дмитрий кивнул. Он был благодарен ей за то понимание, которое может установиться только меж людьми близкими и хорошо знающими друг друга — хоть теперь это было и невозможно, поскольку Дмитрий совершенно не знал этой новой Софьи, равно как и она не знала того человека, которым теперь стал он.

Молодой граф поспешил засвидетельствовать Петру Андреевичу свое почтение.

— Рад, что вы в Петербурге, Дмитрий Григорьевич, — сказал Суздальский. — Однако напрасно вы ради меня оставили свою возлюбленную.

Дмитрию было непривычно, чтобы о Софье говорили как о его возлюбленной, однако он помнил завещанное Константином — Петр Андреевич несомненно знал о том от Романа — и смирился с таким определением Софьи.

— Но отчего же, князь, мне не пообщаться и с вами?

— Да оттого, дорогой мой граф, что теперь сношения со мной могут скверно сказаться на вашей репутации, — отвечал с улыбкой Петр Андреевич. — За то время, что вы были на Кавказе, многое переменилось. Моя фамилия теперь не в почете.

— Поясните, Петр Андреевич.

— Отец повздорил с его величеством и навлек на себя его гнев.

— Не понимаю, при чем здесь вы, — признался Дмитрий.

— При том, что я сын своего отца, — с необъяснимой веселостью в голосе сказал Суздальский. — Через три дня мне предстоит отправиться в Турцию.

Дмитрий сначала было хотел поздравить товарища с назначением, однако вовремя вспомнил о последних новостях из Константинополя, которые рассказывал ему дядя. Молодой граф не мог понять, отчего сын должен отвечать за ошибки отца, отчего, если Андрей Петрович был резок в словах с императором, государь желает наказать его сына.

Но вот Дмитрий увидел и самого старого князя. Он только приехал и медленной величественной походкой заходил в зал. Один из немногих в тот вечер, Андрей Петрович не надел маски, и посему все сразу узнавали его. Суздальский был не один — с ним вместе был невысокого роста немолодой господин в черном фраке изящного покроя; в отличие от старого князя лицо его скрывала черная маска.

Как и всегда, перед Андреем Петровичем расступались, однако теперь не из почтения, как это делали прежде, а из страха вступить с ним в беседу, и дабы не дать старому князю повода подойти, от него отворачивались. Андрей Петрович хищно заулыбался — казалось, его веселила такая опала; второй с презрением смотрел на собравшихся из-за своей черной маски. Единственный, кто не отвернулся от Суздальского и его спутника, был Владимир Дмитриевич Воронцов. Провожаемый возмущенными взглядами, он уверенно вышел им навстречу и поздоровался с ними.

Они были слишком далеко от Дмитрия и Петра Андреевича, чтобы те могли слышать их разговор, однако было видно, что старый князь большую часть молчал, говорили Владимир Дмитриевич и человек в маске.

* * *

— Я знаю, вам должно ненавидеть и презирать меня, — говорил человек в черном фраке, — однако я счел своим долгом приехать. Я знаю, что мой сын, приехав в Петербург, нашел в вашем доме приют. Ричард писал мне, что вы приняли его как дорогого гостя и близкого человека.

— Но Ричард и есть близкий мне человек, — отвечал Воронцов. — Мы с вами когда-то были друзьями, и вы даже спасли мне жизнь — я до сих пор помню это. Кроме того, Ричард — сын женщины, которую одну я любил всю свою жизнь. Судьба не подарила мне детей, однако я полюбил Ричарда, как если бы он был мой родной сын.

— Но я… я же обманул вас и предал, я поругал нашу дружбу и заставил вас страдать.

— Я на вас зла не держу, — сказал Владимир Дмитриевич и протянул человеку в маске руку, которую тот пожал, по русскому обычаю, крепко.

И в этом рукопожатии, в этом примирении спустя двадцать два года было то добро, то великодушие и то благородство, на котором держится этот мир и он никогда не рухнет, пока есть люди, которые помимо Гордости признают Честь и Любовь.

Пока господа разговаривали, музыканты играли вальс, в котором кружились молоденькие барышни, изысканные франты, усатые офицеры, придворные, но среди них всех всеобщее внимание привлекала виновница бала, которая танцевала с молодым кавалером. Он был во фраке, на лице была маска, однако под нею все узнавали маркиза Ричарда Редсворда.

И он, и Анастасия не могли не знать, что вальс их будет замечен и вызовет у общества возмущение, что князь Александр Юрьевич будет в ярости и, может статься, вызовет Ричарда на дуэль, однако они любили друг друга и находили постыдным стесняться показать свои чувства свету.

Когда музыка кончилась, Анастасия и Ричард остановились, он подошел к ней, нежно обнял ее и на глазах у всех запечатлел на ее устах поцелуй любви.

В зале воцарилась звенящая тишина, которую прервал голос князя Демидова:

— Как вы посмели, сударь, явиться в мой дом после того, как я велел вам убираться? Как смели вы, — Александр Юрьевич обернулся к старому князю, — привести сюда этого человека?

— Не беспокойтесь, князь, — ровным голосом произнес человек в черной маске, — мы с Ричардом уже уходим.

— Что? — Лицо Демидова изменилось, как если бы он увидел призрак.