Угрюмое гостеприимство Петербурга

— В перспективе это неизбежно, — продолжал Генрих Карлович. — Но, разумеется, для таких решительных преобразований нужно провести целый ряд подготовительных реформ. На это потребуется двадцать — двадцать пять лет.

— А что думаете об этом вы? Прошу прощения, не могу узнать вас под маской. — Павел Петрович повернулся к Герману.

— Ш-шульц Герман Модествович, — представился Герман.

— Шульц? — переспросил Павел Петрович. — Генрих Карлович, признайтесь, что это ваш родственник.

— Нет-нет, — поспешил уверить генерала Герман, — мы с Генрихом Карловичем не родственники и даже не знакомы.

— Так что вы думаете? — настаивал Павел Петрович.

— Я согласен с моим однофамильцем, — начал Герман, — реформы нужны, и притом самые решительные.

— Так просветите нас, — попросил Генрих Карлович.

Герман много думал об этом. Думал в связи со своими служебными обязанностями, хоть они и были далеки от обсуждаемой темы; думал, когда сидел один в наемной квартире недалеко от Сенной; думал, беседуя с князем Петром Андреевичем. Он много что имел сказать, и теперь, когда появилась такая возможность, он говорил, говорил смело, уверенно и аргументировал свои предложения множеством фактов. И его слушали. Когда он кончил, господа переглянулись. Шульц молчал, о чем-то задумавшись. Первым молчание нарушил Павел Петрович:

— В ваших словах много вольности, Герман Модестович. Впрочем, в вашем возрасте это простительно.

— Герман, я смотрю, ты вошел в увлекательную дискуссию, — произнес князь Петр Андреевич, который искал своего друга после мазурки с Анастасией.

— Петр Андреевич, — приветствовал Генрих Карлович.

— Так это ваш друг, князь, — холодно произнес Павел Петрович.

— Герман, позволь тебе представить: твой однофамилец Генрих Карлович, один из самых видных деятелей в Министерстве финансов. Павел Петрович Турчанинов, генерал-лейтенант, в отставке с недавнего времени.

— Говорят, вы едете в Турцию, Петр Андреевич, — вспомнил Турчанинов.

— Истинная правда, Павел Петрович, — подтвердил Суздальский. — А о чем вы беседовали?

— Об экономических преобразованиях, — произнес Генрих Карлович. — Ваш друг видит необходимость в отмене крепостного права.

— Друзьям Петра Андреевича часто в голову приходит различный вздор, — раздался немолодой женский голос. Он принадлежал Марье Алексеевне. Княгиня поздоровалась с Турчаниновым и с Шульцем, протянула руку Петру Андреевичу и затем внимательно посмотрела на Германа: — Сколько вам лет?

— Двадцать семь.

— В таком возрасте уже неприлично говорить глупости, — заявила Марья Алексеевна. — Ваш род занятий?

— Я служу в министерстве…

— В каком чине? — требовательно спросила княгиня.

— Губернский секретарь, — сдавленным голосом сказал Герман.

— Губернский секретарь в двадцать семь лет — это достойно, — с иронией и неприязнью в голосе сказала Марья Алексеевна. — Вот что я вам скажу, любезный. В таких чинах не стоит говорить о государственных делах. Вы меня понимаете… Не имела возможности узнать вашего имени.

— Герман Модестович Шульц, — представился молодой человек.

— Неужто из немцев? — недоверчиво и немного презрительно обронила княгиня.

Герман был оскорблен тоном, которым к нему обращалась княгиня. К тому же его тяготило сознание того, что он все время лжет, скрывая свое постыдное происхождение. Он выпрямился и ответил:

— Отнюдь, сударыня. Я еврей.

— Как? — Марья Алексеевна едва не упала в обморок, услышав такое. — Еврей? В этом доме? Петр Андреевич, да как вам в голову могло прийти привести его на этот бал? Вы получили приглашение? — спросила она у Германа.

Тот густо покраснел и не знал, что сказать.

— Можете не отвечать, — высокомерно произнесла княгиня. — Моя внучатая племянница никогда бы не опустилась до того, чтобы приглашать к себе… вас. Господа, как мне ни прискорбно покидать вас, я не могу долее находиться в таком обществе.

— С вашей стороны это дерзость, Петр Андреевич, — сказал Турчанинов и ушел вслед за Марьей Алексеевной, даже не удостоив Германа взглядом.

— Господа, почему в этом доме нужно искать лакеев, чтобы выпить шампанского? — спросил Генрих Карлович. — Я на минуту.

И под благовидным предлогом он оставил Петра Андреевича и Германа наедине.

— Пожалуй, мне тоже лучше уйти, — сказал Герман.

— Ну отчего же?

Но Герман уже направился к выходу. Суздальский хотел было задержать его и схватил его за руку, но Герман оттолкнул князя и холодно бросил:

— Оставь меня.

Он вышел из дома Демидова и побрел по Вознесенскому проспекту до набережной Фонтанки. Там он свернул налево и шел, не разбирая дороги, пока не очутился на Невском проспекте. Лишь оказавшись на Невском, Шульц развернулся и направился в сторону дома.

Он всю свою жизнь мечтал очутиться в высшем обществе, войти в свет. И вот когда его мечта исполнилась, когда он попал на бал-маскарад в доме знатного и богатого князя Демидова — только тогда все рассыпалось, рухнуло, словно карточный домик, который падает, едва только его коснется легкий июльский ветер.