Читаем Уильям Оккам полностью

Попутно мыслитель сличает математические и физические абстракции и находит, что физика менее абстрактна, чем математика. В качестве одного из омонимичных оттенков в употреблении слова «абстракция» Оккам выделяет усмотрение существования или несуществования какого-либо предмета (12, pr., q. 1, z). «Органом» абстракции объявляется деятельный разум (intellectus agens). По Оккаму, «абстракция, порождаемая деятельным разумом, двояка. Первая есть причина наглядного мышления. Вторая — причина мышления отвлеченного, лишь частично связанного с объектом или свойством. Этот второй вид абстракции действительно отвлечен от материи, поскольку он является нематериальным в себе и обладает психологическим бытием в нематериальной сфере» (там же, II, d. 14, q. 15).

Доктрина деятельного разума, корни которой можно усмотреть в учении о νους ποιητιχος, описывает intellectus agens как своего рода мотор для «заведения» души. В частности, такова была точка зрения аль-Фараби. В качестве полусинонима для «intellectus agens» в латинских переводах трудов Ибн-Сины появляется термин intellectus activus (активный интеллект; практический разум). Оккамова теория активного интеллекта базируется на арабоязычных интерпретациях νους ποιητιχος.

Рассмотрение вопроса о деятельном разуме неизбежно приводит мыслителя к анализу психологической проблемы души. Оккам принимает традиционное подразделение души на разумную (anima intellectiva) и чувствующую (anima sensitiva), обычное как в аверроистской, так и вообще в перипатетической психологии. Он оспаривает томистский тезис о душе как о чем-то таком, что целиком содержится как во всем теле, так и в любой его части: «...нельзя доказать ни то, что душа целиком содержится во всем теле, ни то, что она целиком содержится в любой части тела... можно сказать лишь то, что она находится в нас» (11, d. II, q. 1). Чувствующая душа характеризуется как протяженная; по мнению мыслителя, она разложима на серию частей, каждая из которых пребывает в какой-нибудь одной области тела. Таким образом, она пространственно локализована.

Что касается разумной души, то нельзя сказать, чтобы она была протяженна и локализована пространственно. Оккаму хочется охарактеризовать ее как нематериальную субстанцию, о существовании которой как будто бы свидетельствуют факты сознания. Однако в отрыве от последних ее никак нельзя познать, так что сокровенная природа разумной души навсегда остается запредельной опыту. Тезис о субстанциальном существовании разумной души «доказать затруднительно, поскольку его нельзя вывести из самоочевидных предложений» (там же, II, q. 10). Затруднительно же, считает Оккам, и провести доказательство аверроистского положения о единстве интеллекта (см. там же, d. II, q. 11). Оккам сомневается в возможности исчерпывающего познания разумной души как теоретическим, так и экспериментальным путем. В частности: «...нельзя достоверно познать с помощью рассуждения или опыта, что такая душа есть форма тела» (там же, d. I, q. 10).

Неуничтожимость разумной души для Оккама — вопрос спорный. В конечном счете Оккам сомневается в существовании разумной души как особой субстанции (12, I, d. 3, q. 2, К). Его скептицизм носит исторически прогрессивный характер, так как противостоит богословским представлениям о бессмертии индивидуальной души. Мыслитель отождествляет душу с душевными способностями, примыкая в данном случае к Дунсу Скоту и аверроистам и «задним числом» подпадая под церковное осуждение этого отождествления в 1277 г. С Дунсом Скотом Оккама роднит и принимаемое им положение об отсутствии предела числу индивидуальных сознаний, а также умножению количества психических способностей. Отличие же Оккама от аверроистов в области психологии состояло в распространении скептицизма на возможность обоснования концепции единого интеллекта в смысле сверхиндивидуального и единого во всех людях разума.

Рассмотрев психологические аспекты процесса познания, Оккам переходит к проблеме возможности познания в эпистемологическом смысле, интересуясь, в частности, проблемой отображения материального бытия в человеческом мышлении. Позитивную трактовку проблемы он предваряет критическим анализом теории так называемых чувственно-воспринимаемых и умопостигаемых форм (species sensibiles et species intelligibiles), допускаемых в теории познания скотистов и томистов.

Перейти на страницу:

Все книги серии Мыслители прошлого

Похожие книги

100 мифов о Берии. Вдохновитель репрессий или талантливый организатор? 1917-1941
100 мифов о Берии. Вдохновитель репрессий или талантливый организатор? 1917-1941

Само имя — БЕРИЯ — до сих пор воспринимается в общественном сознании России как особый символ-синоним жестокого, кровавого монстра, только и способного что на самые злодейские преступления. Все убеждены в том, что это был только кровавый палач и злобный интриган, нанесший колоссальный ущерб СССР. Но так ли это? Насколько обоснованна такая, фактически монопольно господствующая в общественном сознании точка зрения? Как сложился столь негативный образ человека, который всю свою сознательную жизнь посвятил созданию и укреплению СССР, результатами деятельности которого Россия пользуется до сих пор?Ответы на эти и многие другие вопросы, связанные с жизнью и деятельностью Лаврентия Павловича Берии, читатели найдут в состоящем из двух книг новом проекте известного историка Арсена Мартиросяна — «100 мифов о Берии».В первой книге охватывается период жизни и деятельности Л.П. Берии с 1917 по 1941 год, во второй книге «От славы к проклятиям» — с 22 июня 1941 года по 26 июня 1953 года.

Арсен Беникович Мартиросян

Биографии и Мемуары / Политика / Образование и наука / Документальное
Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
100 рассказов о стыковке
100 рассказов о стыковке

Книга рассказывает о жизни и деятельности ее автора в космонавтике, о многих событиях, с которыми он, его товарищи и коллеги оказались связанными.В. С. Сыромятников — известный в мире конструктор механизмов и инженерных систем для космических аппаратов. Начал работать в КБ С. П. Королева, основоположника практической космонавтики, за полтора года до запуска первого спутника. Принимал активное участие во многих отечественных и международных проектах. Личный опыт и взаимодействие с главными героями описываемых событий, а также профессиональное знакомство с опубликованными и неопубликованными материалами дали ему возможность на документальной основе и в то же время нестандартно и эмоционально рассказать о развитии отечественной космонавтики и американской астронавтики с первых практических шагов до последнего времени.Часть 1 охватывает два первых десятилетия освоения космоса, от середины 50–х до 1975 года.Книга иллюстрирована фотографиями из коллекции автора и других частных коллекций.Для широких кругов читателей.

Владимир Сергеевич Сыромятников

Биографии и Мемуары