Уинстон Черчилль

Черчилль был сторонником твердого курса. Сэр Морис Хенки позже запишет: “Уинстон Черчилль был человеком совершенно отличающегося от своих коллег типа. У него была подлинная страсть к войне. По меньшей мере, он наслаждался возникшей ситуацией”. Премьер-министр Асквит охарактеризовал поведение Черчилля на решающем правительственном заседании 30 июля как очень воинственное. “Не будет преувеличением сказать, что Уинстон своими выступлениями занял половину всего времени. Когда он не выступал, он передавал записки Ллойд Джорджу, стараясь убедить его изменить его точку зрения”. Черчилль выступал за общую мобилизацию военно-морского флота. Министр иностранных дел Грей предложил согласовать предварительные планы по посылке экспедиционного корпуса во Францию.

Накануне Черчилль писал жене: “Все устремилось к катастрофе. Во мне проснулся интерес, я в курсе дел и счастлив. Не ужасно ли быть таким? Приготовления имели для меня тайную прелесть. Я молю бога простить меня за такое настроение”.

Надежда на мирное разрешение спора сохранилась у Черчилля лишь до 31 июля 1914 года. Он сообщал в этот день Клементине : “Хотя облака становятся все более черными, Германия, я думаю, все же должна сознавать, сколь велики силы, выступающие против нее, и она постарается утихомирить своего союзника. Может быть тогда мы приложим силы, чтобы смягчить позицию России”. В этот день лорд Китченер сказать Черчиллю, что жребий брошен, что на повестке дня германское наступление против Франции. Премьер-министр Асквит поделился со своей давней близкой знакомой (аккуратно записывавшей беседы с премьером в свой дневник): “Если мы не поддержим Францию в момент реальной для нее опасности, мы никогда уже не будем подлинной мировой силой”.

В полдень 1 августа истек срок германского ультиматума России. Через пятьдесят две минуты германский посол в России граф Пурталес позвонил Сазонову и объявил о состоянии войны между двумя странами. В пять часов вечера кайзер объявил всеобщую мобилизацию, а в семь Пурталес вручил Сазонову декларацию об объявлении войны. “Проклятие наций будет на вас”,- сказал Сазонов. “Мы защищаем свою честь,”- ответил Пурталес. Остановить рыданий он уже не смог. Тем временем кайзер Вильгельм обратился к королю Георгу Пятому: “Если Франция предложит мне нейтралитет, который должен быть гарантирован британским флотом и армией, я воздержусь от нападения на Францию… “ Когда Лихновский передал, что о подобной гарантии не может быть и речи, кайзер отпустил вожжи своих генералов. Германская икона - “план Шлиффена” стал расписанием действий германской нации.

Взгляды Черчилля на возникающее положение были достаточно реалистичны, чтобы не сказать циничны. “Балканская ссора не представляет для нас жизненного интереса, - писал он в эти дни, - но разворот событий осуществляется в нежелательном для нас направлении. Распространение немцами конфликта на Францию или Бельгию прямо касается нас”. В письме лорду Роберту Сесилю Черчилль писал: “Если мы позволим Германии растоптать нейтралитет Бельгии, не оказав при этом помощь Франции, мы окажемся в очень печальном положении”.

Субботним утром 1 августа Асквит собрал кабинет министров. Среди погруженных в тяжелые мысли политиков выделялся первый лорд адмиралтейства (“Уинстон в воинственном настроении и требует немедленной мобилизации, он отнимает, по меньшей мере, половину времени”, записывает Асквит). Бивербрук дал живое описание Черчилля 1 августа 1914 года : “Я видел человека, который получил давно ожидаемые известия. На его лице не было следов депрессии… Он не обхватывал голову руками, как это делали тогда многие выдающиеся люди, обратившиеся к небесам со словами, что их мир приблизился к концу. Определенно, у него не было ни страха, ни скованности. Он выглядел как человек, собирающийся на хорошо известную ему работу”.

Утром следующего дня, когда Герберт Асквит еще завтракал, явился германский посол Лихновский. “Он был очень эмоционален,-пишет Асквит,- и умолял меня не становиться на сторону Франции. Он сказал, что у Германии, зажатой между Францией и Россией, больше шансов быть сокрушенной, чем у Франции. Он, бедный человек, был очень взволнован и рыдал… Я сказал ему, что мы не вмешаемся при выполнении двух условий:1)Германия не вторгается в Бельгию, и 2)не посылает свой флот в Ла Манш”.