Уинстон Черчилль

Во-первых, ослабло влияние религии. Сам Черчилль не был глубоко верующим человеком, но он признавал важную роль религии как нравственного ориентира. Несмотря на всю продажность и распущенность людей XVII века, они думали о загробной жизни и заботились о спасении своей души. В отличие от теряющих ориентиры потомков они «придерживались стойких взглядов по широкому кругу вопросов веры и, как правило, были готовы заплатить за них своей жизнью». Поэтому в ходу были слово «долг» и выражение «смерть в бою всегда в чести». Во-вторых, прошлая эпоха была более степенна. Люди ценили свое время и не тратили его понапрасну. Не было пустых разговоров и высасывающих денег увлечений. Люди меньше отвлекались на пустяки, больше размышляли, что помогало принимать взвешенные и продуманные решения. Книги читались, а не пролистывались. В поле дискуссий попадало лишь то, что заслуживало внимания, а по «фундаментальным проблемам и угрозам общество придерживалось единодушного коллективного мнения». В-третьих, признавая, что в XVII столетии было много грубости и жестокости, он считал, что XX век достиг «высочайшей эффективности в бесчеловечной и безжалостной войне». Еще в «Мировом кризисе», перечисляя все беспощадные способы, которые люди использовали для истребления друг друга в Первой мировой, он резюмирует: «Лишь пытки и каннибализм оказались единственными средствами, которые не использовали просвещенные, христианские государства». Да и то только потому, что «видимо, „польза“ от них была сомнительна». В биографии «Мальборо» он возвращается к этой теме, показывая, что во времена его предка полководцы относились к противнику с уважением: после яростной битвы обе стороны, а «особенно победители», «спасали раненых, вместо того чтобы оставить их, обрекая на мучительную агонию». Если в прошлом еще были какие-то нормы допустимого и запрещенного, то в XX веке «человечество признало их нелогичными, заклеймив старомодными предрассудками». Оценивая средства, которые использовал «герцог Джон» для достижения целей, Черчилль с сарказмом замечает: «В нашу просвещенную и богатую научными достижениями эпоху, возможно, во многих великих странах сочли бы, что если бы он вел себя более безжалостно, то добился бы большего успеха»[256]

.

Последнее в перечне (но не по значимости) отличие двух эпох состоит в деградации лидерского начала. Масштаб и сложность событий в XX веке увеличились, но искра лидерства, констатирует британский политик, «потухла навсегда». Поэтому он призывает «не сравнивать современные достижения (за исключением разве что миллионной пропаганды) с личными подвигами, которые свершили немногие великие командующие прошлого». В сентябре 1938 года он скажет экс-премьеру Нидерландов Хендрику Колейну (1869–1944), что основной причиной той «ужасной ситуации», в которой оказались Англия и Европа, является «отсутствие смелости и предвидения» у государственных деятелей. В этих рассуждениях Черчилль-историк уступает место Черчиллю-политику, который считает, что в 1930-е годы мир столкнулся с новой страшной угрозой — агрессивной политикой нацистской Германии. Черчилль использует «Мальборо» для выражения своих взглядов, показывая опасность возвышения Третьего рейха на примере политики Франции в начале XVIII века, испытывавшей «голод по захвату земель соседних государств». Как и в случае с любой гегемонией, притязания Франции не ограничивались установлением «контроля в политической и религиозных сферах». Они включали в себя обеспечение превосходства в «экономических, нравственных и интеллектуальных областях». Устремления Франции представляли собой «одно из самых величественных притязаний на мировое господство, которое когда-либо имело место со времен Антония». Черчилль не просто указывал на амбициозные устремления Франции, но и персонифицирует их в личности Людовика XIV, которого называет «деспотом Европы», «самым худшим врагом человеческой свободы», правителем, которого отличали «ненасытный аппетит, холодная расчетливая жестокость, вселенское самомнение», «всеобщая агрессия» и «разносторонняя тирания».