Уинстон Черчилль

Столь жесткая характеристика по отношению к почившему два века назад государственному деятелю другой страны не означает, что британский политик питал неприязнь к «королю-солнце». И Франция, и Людовик XIV были принесены им в жертву в идеологических целях для выражения своей точки зрения. И о важности этих взглядов можно судить по тому факту, что Черчилль, этот общепризнанный франкофил, принес на алтарь повествования любимую Францию. На примере французского монарха он показал, что, когда отдельно взятый властный индивидуум теряет связь с реальностью, становясь рабом своих несдержанных желаний и амбиций, он превращается в угрозу не только для окружения, но и для своей страны, а также соседних государств, которые «ежатся от страха и боли». Черчилль предупреждал своих современников, что мир столкнулся с угрозой более страшной, чем Бонапарт или Вильгельм II, и в подобной ситуации ни о каких сделках с тираном не может быть и речи. «Несмотря на все военные условия, мир никогда не может быть достигнут между великими цивилизованными странами, если одна из них грубым и жестоким образом попрала права другой», — настаивал он в последнем томе тетралогии. На примере своего предка он показал, что самым эффективным способом противостояния гегемону является коллективная безопасность. Черчилль говорил об этом в своих книгах, статьях, речах. Его читали, слушали, но не слышали[257]

.

Освещение современных политику реалий было лишь одним пластом тетралогии. Хотя для самого автора эта тема была болезненной и потребляла не меньше сил и энергии, чем литературное творчество. По сути, позиция Черчилля по отношению к нависшей над его страной внешнеполитической угрозе предопределила не только его путь в 1930-е годы, но и место, которое он занял во Второй мировой войне.

Переход через пустыню

Черчилль был одним из первых британских политиков, кто понял опасность зарождения в Германии нацизма и прихода Гитлера к власти. Еще в октябре 1930 года в беседе с внуком «железного канцлера» дипломатом князем Отто фон Бисмарком (1897–1975) он отметил, что Гитлер и его сторонники «используют первую же возможность» для восстановления вооруженных сил в нарушение Версальского договора. Свои выводы Черчилль строил на основе внимательного изучения автобиографического манифеста фюрера «Моя борьба», отдельных документов НСДАП и речей ее лидеров, а также бесед с непосредственными жертвами нового режима. К последним, например, относился Альберт Эйнштейн (1879–1955), который встретился с британским политиком перед своей эмиграцией в США и сообщил о наличии у него надежных сведений об активном развитии немецких ВВС. Своей супруге великий физик скажет, что считает Черчилля «исключительно мудрым человеком»[258]

.

В то время, пока Гитлер стремительными шагами шел к абсолютной власти: через успех на выборах в Рейхстаг в 1932-м, назначение канцлером в 1933-м и провозглашение единоличным главой государства в 1934-м, в Великобритании стала набирать силу политика разоружения, которая считалась самым эффективным средством предотвращения войны. Черчилль выступил против выбранного курса. В речи в парламенте в ноябре 1932 года он обратил внимание депутатов, что «ежегодный набор призывников в Германии уже почти в два раза превышает аналогичный показатель во Франции». И это на фоне непрекращающихся просьб Германии о том, чтобы им «разрешили перевооружиться»! Он призывал «перестать обманывать себя». «Германией движет вовсе не жажда справедливости, — объяснял Черчилль. — В глазах бесчисленных банд коренастых тевтонских молодчиков, бодро марширующих по городам и селам Германии, читается решимость бороться и страдать за отчизну, а для этого немцам необходимо оружие, и как только они его получат, Германия сразу заявит о своих притязаниях на утраченные территории и колонии». Черчилль потребовал от руководства страны прекратить прятаться за «пушистое красноречие». За более чем тридцатилетнюю карьеру парламентария он не помнил, чтобы «разрыв между тем, что политики произносят, и тем, что происходит на самом деле, был бы настолько велик».

Осуждая в последующие годы политику разоружения, он указывал, что вместо предотвращения войны она, наоборот, приближает ее начало. Констатируя, что разоружение способно сохранить мир не больше, чем «зонтик предотвратить начало дождя», а также признавая, что «наша пацифистская тактика возымела противоположный эффект» и привела лишь к еще большему вооружению соседних государств, он требовал покинуть проходившую в Женеве Международную конференцию по разоружению и «отправить на свалку весь хлам и мусор восьми лет нытья, глупости, лицемерия и обмана». «Прочный мир может опираться только на военное превосходство», — настаивал британский политик[259].