Уинстон Черчилль

Разведка, наука и общественное мнение были важны, но уступали по своей значимости военной сфере, от управления которой во многом и зависел общий успех. Черчилль хорошо помнил печальный опыт Первой мировой войны, когда конфликт между гражданскими и военными руководителями ослабил единство и стоил Асквиту поста премьер-министра. «Я намерен оставить власть исключительно в моих руках, — скажет он в близком кругу. — Не будет больше никаких Китченеров, Фишеров и Хейгов»[307]

. Для этого он создал Министерство обороны и назначил себя его главой. Также появился буфер между Комитетом начальников штабов и Военным кабинетом — Комитет обороны, в который помимо Эттли вошли близкие нашему герою руководители — Бивербрук, Иден, Синклер и легко управляемый первый лорд Адмиралтейства Альберт Виктор Александер (1885–1965). Являясь министром обороны, Черчилль назначил себя председателем Комитета обороны. Таким образом, в руках нашего героя была одновременно сосредоточена гражданская (как премьер-министра и главы Военного кабинета) и военная (как министра обороны и председателя Комитета обороны) власть. Большая роль при такой централизованной системе управления вновь отводилась доверенным лицам, которые должны были проводить политику премьер-министра и отслеживать реализацию принимаемых решений. Черчиллю повезло с кадрами. Для гражданской сферы с этими функциями прекрасно справился секретарь кабинета Эдуард Бриджес (1892–1969), занявший свой пост еще при Чемберлене. Для военной — генерал Гастингс Исмей (1887–1965), возглавивший секретариат Министерства обороны и представлявший Черчилля в Комитете начальников штабов. Среди коллег он был известен как «Мопс», не только из-за специфического строения лица, но также из-за своей собачьей преданности. «Если мистер Черчилль скажет, что ему нужно вытереть об меня ботинки, я лягу и позволю ему это сделать, — признался однажды генерал. — Мистер Черчилль настолько великий человек, что для него должно быть сделано все что угодно»

[308]

.

Для того чтобы созданная Черчиллем система управления функционировала исправно в нее необходимо было вдохнуть энергию. Частично это достигалось новыми правилами. Например, Черчилль ускорил документооборот, наклеивая на свои письменные распоряжения красные стикеры: «Сделать сегодня» или зеленые: «Доложить статус через три дня (иногда — через неделю)». Но главным была личная энергетика премьер-министра, которая проникла во все закоулки бюрократического аппарата. «Появилась атмосфера срочности, — вспоминают очевидцы. — Никаких задержек, постоянные совещания штабистов, телефонистки соревновались в скорости, устанавливая соединения. Исчез привычный распорядок дня, спутаны часы труда и отдыха, оставлены выходные». Один из членов секретариата Министерства обороны Йен Джейкоб (1899–1993) впоследствии рассказывал, как увидев 13 мая одного из заместителей министра, бегущего по коридорам Уайтхолла без пиджака с бумагами в руках, он понял, что новый премьер «растормошил машину госаппарата» и теперь Британия действительно может выиграть войну. И это речь шла о пожилом джентльмене, отметившем в ноябре 65-летний юбилей. Но его энергии, которая никого не оставляла равнодушным, могли позавидовать молодые. Важным в поведении Черчилля было и то, что он вдохновлял других, сам находясь под воздействием постоянного стресса. Как и четверть века назад, кризис, который подавляет обычных людей, его, наоборот, возбуждал. «Я не чувствую, что эта ноша слишком тяжела», — признавался он Болдуину 4 июня 1940 года. В ноябре он сказал Идену: «Еще никогда в жизни я не ощущал себя настолько адекватно подходящим для своей работы».

Тяжелую ношу Черчиллю облегчало глубоко укоренившееся в нем чувство оптимизма с верой даже в самые тяжелые моменты, что в итоге тьма рассеется и все сложится хорошо. Помогало ему и осознание того, что он творит историю. Во время Первой мировой он был воодушевлен тем, что его поступки попадут в летопись, которую «прочтет тысяча поколений». Аналогичного отношения он придерживался и во время нового конфликта. «Вы понимаете, что мы творим историю?» — спрашивал он подчиненных. «Почему мы воспринимаем историю исключительно как события прошлого, забывая, что сами являемся ее творцами?» — недоумевал он в беседе с премьер-министром Австралии. Черчилль пытался передать свою веру и отношение окружающим. Когда его попросили выступить перед учениками Хэрроу, он сказал в своей речи: «Давайте не будем говорить о темных днях. Потому что это не темные дни, это великие дни. И мы должны благодарить Господа, что нам позволили сделать эти дни памятными в истории нашей нации». «Когда будет написана история войны и станут известны все факты, о ваших подвигах будут складывать песни и рассказывать легенды, которые надолго переживут всех нас», — заявил он во время выступления перед солдатами и офицерами 8-й британской армии в Ливии[309].