Уинстон Черчилль

Смена командования не ускорила начало наступления. Монтгомери был не менее осторожен и методичен, чем Окинлек, и пока он не получил все необходимые ресурсы, войска не сдвинулись с места. Наступление началось 23 октября со второго сражения при Эль-Аламейне, в котором 8-я армия одержала важную победу. Она стала началом большого пути и масштабного отступления германо-итальянских войск в Северной Африке. «До Эль-Аламейна мы не знали побед, после Эль-Аламейна мы не знали поражений», — опишет Черчилль произошедшую метаморфозу[366]

. На самом деле, поднимавшаяся заря триумфа была не столь яркой. Да и война за прошедшие два с половиной года с момента назначения Черчилля премьер-министром кардинально изменилась. Появились новые силы, которые диктовали свои условия и определяли политику, на которую британский премьер мог оказывать ограниченное влияние. Впереди Черчилля еще будут ждать кризисы и разочарования. Хотя и прошлое также хранило немало ключевых решений, которые будет не лишне упомянуть.

Война с союзниками

Обсуждения и убеждение коллег-политиков и военных были лишь верхушкой айсберга общего управления войной, требующего личного участия британского премьер-министра. Путь к победе для Британии, а значит, и основные усилия в ее достижении пролегали не через Лондон и не через Каир. Путь к победе был сосредоточен в отношениях между союзниками, в которых за ширмой решения общей задачи скрывались разные цели и средства их достижения. В таких условиях многое зависело от личных коммуникаций и дипломатических способностей с умением отстаивать свои взгляды и искать выгодный компромисс. «Я ухаживал за Сталиным, как молодой человек должен ухаживать за девушкой», — признавался Черчилль. Схожие мысли он высказывал и в отношении президента США, с которым «самым тщательным образом строил свои отношения». «Послушайте! — жаловался он де Голлю. — Я лидер сильной и непобедимой нации, но каждое утро я просыпаюсь с мыслью, как удовлетворить Рузвельта и умиротворить Сталина». Подобные коммуникации и связанные с ними обхождения и унижения вряд ли были приятны. Но иного выхода у Черчилля не было. Британии нужна была победа, а для этого ей нужны были союзники. «Хуже союзников может быть только война без союзников», — неоднократно повторял наш герой в годы войны[367]

.

Отношения между Черчиллем и Рузвельтом были установлены осенью 1939 года, когда президент направил первому лорду Адмиралтейства личное послание с предложением начать взаимодействие. Черчилль согласился. Между двумя политиками завязалась оживленная переписка, превысившая почти 2 тыс. посланий и прервавшаяся с кончиной Рузвельта. Кстати, последнюю телеграмму — 12 апреля 1945 года — президент подготовил за несколько часов до смерти. В отличие от своих предшественников, с настороженностью относившихся к США, Черчилль изначально был убежден, что Британия не в состоянии одержать победу в одиночку и ей необходима помощь трансатлантического партнера. В разговоре с Рандольфом спустя несколько дней после своего назначения на пост премьер-министра он поделится своим планом выиграть войну: «Я втяну в войну Соединенные Штаты». Но у американцев были свои виды. Они придерживались холодной расчетливой политики, стараясь в первую очередь удовлетворить свои интересы. Испытывая в мае 1940 года сомнения относительно дальнейших планов британцев продолжать войну, они попытались заполучить Королевский флот. Пока Черчилль настойчиво просил о срочной помощи, Рузвельт попросил премьер-министра Канады Макензи Кинга убедить метрополию направить свой флот в Новый Свет. Многоходовая комбинация начала плестись за спиной британского премьер-министра, который, узнав о ней, отреагировал, как и следовало, негативно. «Мы должны позаботиться, чтобы американцы не полагались чересчур самоуверенно на перспективу крушения Британии, из которого они извлекут британский флот и обязанность охраны Британской империи без самой Великобритании»[368]

.

Когда стало очевидно, что Британия не согласится на сепаратный мир, Черчилль ждал, что Новый Свет придет на помощь Старому. Особенно после массированных бомбардировок, которым подверглись британские города. «Поймите, — заявил он де Голлю в августе 1940-го, — бомбардировки Оксфорда, Ковентри, Кентербери вызовут в США такую волну возмущения, что Америка вступит в войну». Незадолго до этого он высказал схожую мысль премьер-министрам доминионов: «Зрелище бойни и кровавой бани на нашем острове вовлечет США в войну». При этом Черчиллю, который рассуждал в контексте психологической войны, был более важен факт вступления США в войну, чем отправка на Туманный Альбион солдат для непосредственного противостояния с противником. Но США не торопились переступать через черту нейтралитета, сочувствуя страданиям англичан издалека.