Уинстон Черчилль

Весной 1942 года был вновь поднят вопрос об открытии Второго фронта. Причем на нем настаивали не только в Москве. Начальник Штаба армии США генерал Джордж Маршалл (1880–1959), опираясь на разработки своего заместителя Дуайта Эйзенхауэра[378] (1890–1969), предлагал в 1942 году провести операцию «Кузнечный молот» (

Sledgehammer) с атакой на Шербур силами 6–10 дивизий. Учитывая численное превосходство противника, а также отсутствие необходимого количества транспортных судов, Черчилль и британские эксперты сочли эту инициативу провальной. Но даже если бы высадка прошла успешно, войска союзников оказались бы запертыми на оконечности полуострова Котантен и им бы пришлось удерживать позиции под непрекращающимися бомбардировками люфтваффе. Как показали дальнейшие совместные операции англоязычных народов, американцы на тот момент отличались отсутствием военного опыта и были не готовы к проведению подобных операций. Фактически Черчилль сохранил им жизни. А как быть с потерями советской стороны? «Сам по себе факт, что русские страдают, совсем не означает, что мы тоже должны страдать. Мы должны заставить страдать своего противника», — заявил он на закрытой встрече с редакторами крупных оппозиционных газет в июле 1942 года[379]

.

Каким образом Черчилль собирался заставить «страдать противника»? Предлагал ли он, учитывая совместное использование советских баз в Крыму, напасть на нефтяные промыслы Плоешти или совместно с Красной армией атаковать Петсамо, из которого военная промышленность Германии получала треть необходимого ей никеля? Нет. Черчилль стремился «запустить когти нашей правой лапы во Французскую Северную Африку, рвануть левой лапой по Нордкапу и подождать год, не рискуя ломать свои зубы об укрепленный германский фронт по ту сторону Ла-Манша». Приоритетной для британского премьера стала совместная с американцами оккупация Северной Африки в сочетании с наступлением на Триполи и Тунис, так называемая операция «Гимнаст» (Gymnast), впоследствии получившая известность как операция «Факел» (

Torch).

Подобная расстановка приоритетов недвусмысленно демонстрировала отсутствие единства в Антигитлеровской коалиции, когда частные интересы превалировали над общими целями. Не ставший реальностью Второй фронт в течение первых десяти месяцев войны с СССР давал немецким стратегам воможность говорить о наличии у этой операции серьезных противников в англо-американском командовании, а это, в свою очередь, позволяло им чувствовать себя более вольготно в распоряжении резервами. В период с апреля по ноябрь 1942 года против Красной армии в бой вводилось ежемесячно десять свежих дивизий. А учитывая, что Восточный фронт был основным театром военных действий, столь значительное увеличение сил противника означало не только ухудшение ситуации для советских граждан, вынужденных проливать больше крови и тратить больше материально-технических средств, но и оттягивание общей победы с осложнением пути ее достижения.

Рузвельт попросил Черчилля уведомить Сталина о том, что в 1942 году Второй фронт открыт не будет и вместо операции в Северной Франции будет предпринята англо-американская операция в Северной Африке. Британский премьер выбрал для передачи плохих новостей личный формат, отправившись после кадровых решений относительно Средневосточного командования в августе 1942 года сразу из Каира в Москву. Для него это было первое посещение Первопрестольной, за время которого он три раза встречался со Сталиным. Первая встреча прошла ровно и холодно. На второй Сталин подверг гостя суровой критике и провокационным вопросам типа: «Почему вы так боитесь немцев?» Черчилль уже хотел прервать визит и покинуть Москву. Затем Сталин пригласил британского гостя в свою квартиру в Кремле. Третья встреча продлилась больше семи часов и сопровождалась поглощением вкусных яств и благородных напитков. Саркастические комментарии сменили иронические замечания. Черчилль остался доволен этой встречей и в целом высоко оценил свою поездку. Большое впечатление на него произвела также личность главы СССР. Два государственных деятеля существенно отличались и характером, и способом решения проблем. Их общение не было дружелюбным, нередко у нашего героя заявления другой стороны вызывали раздражение. Но при всем при этом Черчилль испытывал к Сталину странное чувство уважения и притяжения. Возможно, оно объяснялось его интересом к выдающимся личностям, возможно — пониманием неординарных качеств союзника. Черчилль был впечатлен быстротой ума, силой характера и прекрасной осведомленностью хозяина Кремля, хорошо разбиравшегося в деталях обсуждаемых вопросов. В отношениях с главой советского правительства он никогда не уклонялся от личных встреч, считая их залогом взаимопонимания. «Если бы я только мог обедать со Сталиным раз в неделю, нам удалось бы избежать многих проблем», — заметит он однажды[380].