Уинстон Черчилль. Личность и власть. 1939–1965

Несмотря на отчаянные попытки завершить «Историю» к концу года, Черчилль понимал, что может не успеть. Для ускорения литературного процесса он нанял в июне еще одного секретаря, мисс Элизабет РоудУайджери (1915–1991?). Но проблема со сроками была не единственной беспокоившей автора. Как это уже не раз случалось в его творческой биографии, по мере создания произведения первоначальный объем стал разрастаться, вынуждая переписывать куски, уплотняя мысли и описания. В конце июня, делясь своими планами с Маршем о переделке первой части, Черчилль признался, что планирует сократить текст на десять тысяч слов, а также «поднять повествование на более высокий уровень»[150]. Но даже с учетом этой коррекции оставшийся текст все равно превышал отведенный лимит. Еще до завершения первой редакции общий объем на начало июня перешагнул отметку четыреста пятьдесят тысяч слов[151].

В начале июля Черчилль сообщил очередной статус Флауэру (на этот раз Флауэру-старшему). Учитывая, что до исполнения обязательств оставалось меньше полгода, автор постарался придерживаться исключительно оптимистического настроя. В первом же предложении он торжественно заявил, что издатель «может быть доволен», книга «сейчас практически завершена». Не желая напрягать Флауэра раньше времени разросшимся объемом, Черчилль указал только на 460 тысяч слов (буквально через десять день лорду Ротермиру он сообщит о «почти 480 тысячах слов»[152]). При этом больше половина из написанного текста уже проработана и по ней подготовлена вторая редакция. Принимая во внимание все эти факты, автор обнадеживал издателя относительно завершения труда в установленные сроки[153].

Черчилль постарался быть максимально деликатным с издателем. Еще бы! В составленном им плане поступления наличности за вторую половину 1939 года гонорар от Cassell

& Со. Ltd. занимал первое место — 7500 фунтов. Среди других доходов значились гонорары за статьи в News of the World — 4200 фунтов,

Collier’s — 700 фунтов и Daily Mirror — 600 фунтов, а также 2780 фунтов за публикации в европейских газетах[154]

.

На конец июля и первую половину августа у Черчилля приходится активное общение с Янгом и Маршем, а также коррекция глав о правлении Генриха III, Генриха VI и доработка черновика Алана Баллока[155]. В последние дни августа Черчилль связался с Дикиным, направив ему все готовые на тот момент материалы, а также сообщив планы по разбиению произведения на тома. Флауэру-старшему наш герой признался в конце августа, что «каждую свободную минуту и каждую частичку своих сил посвящает исключительно исполнению контракта»[156].

Черчилль и в самом деле полностью отдавался литературному труду. Но ни характер выполненной работы, ни полный смысл создаваемого им произведения нельзя полностью понять, если оставить за рамками те внешние условия, в которых рождалось многотомное сочинение. С каждым словом, которое приближало автора к завершению его книги, в мире происходили события, приближавшие начало войны. Предательство в Мюнхене в сентябре 1938 года и неуверенная внешняя политика руководителей европейских стран в первой половине 1939-го сняли последние барьеры, останавливавшие Гитлера начать всемирный потоп. Черчилль видел, что происходит, и отчаянно пытался донести свою позицию до властей предержащих, но его мнением пренебрегли, а высказываемые на страницах многочисленных газет и журналов призывы — проигнорировали. Гостивший в середине июля в Чартвелле Виктор Казалет (1896–1943) записал в дневнике: «Уинстон очень мрачен. Считает, что вероятность наступления войны 60 против 40». «Я сомневаюсь, что успею закончить книгу до начала войны», — признается политик Вирджинии Коулз (1910–1983), показывая в своем кабинете рукопись нового произведения[157].

Чем сильнее сгущались тучи на политическом горизонте, тем больше отрады находил Черчилль в литературной деятельности. На протяжении многих лет творчество служило для британского политика отдушиной, спасая его в период одиночества и поражений. Теперь оно создавало иную реальность, вселяя надежду и давая силы жить и бороться в суровом мире. Своим друзьям Черчилль сообщал, что «очень непросто погрузиться в прошлое, когда будущее оскалило перед нами свои клыки». Да, это действительно было непросто. Но, перемещаясь во времени, он не мог не признать, насколько «комфортно в столь беспокойный год удалиться в прошлые века»[158].