Уинстон Черчилль. Личность и власть. 1939–1965

В остальном же, причина нарастающего консерватизма заключалась в возрасте. «Когда человек стареет, он все больше начинает жить прошлым», — признается Черчилль одному из своих собеседников в апреле 1954 года[418]. Для нашего героя прошлое не ограничивалось начальным периодом собственной жизни. Он мыслил категориями эпох и веков, заявляя после выхода в отставку, что «находит XV столетие более интересным, чем двадцатое». По его мнению, в прошлых веках было «больше реальности»[419].

Но дело было не только в том, что прошлое представлялось Черчиллю более привлекательным, чем современность. В его случае консерватизм развился на фоне пессимизма. В июле 1951 года политик выступал в Королевском колледже терапевтов. Его словам внимала научная аудитория, которая использовала последние достижения науки в своей каждодневной деятельности, направленной на спасение человеческих жизней. Сказанное с трибуны удивило многих из них. Черчилль поставил под сомнение улучшение жизни человечества, произошедшее после открытия парового двигателя. По его мнению, это открытие привело к тому, что мир стал слишком мал. «Дайте мне лучше коня», — воскликнул пожилой политик, едва не повторив реплику Ричарда III из одноименной пьесы Шекспира, позже обыгранную Аполлоном Александровичем Григорьевым (1822–1864) в стихотворении «Искусство и правда»:

И помню, как в испуге диком

Он леденил всего меня

Отчаянья последним криком:

«Коня, полцарства за коня!»

Высказывая эпатажные для окружающих мысли, Черчилль не пытался произвести впечатление на собравшихся ученых. Размышления над тем, что лучше — двигатель или хорошо зарекомендовавшая себя лошадь, занимали его уже относительно давно. Еще за три года до выступления в Королевском колледже терапевтов, он произнес речь в Университете Осло, в которой задался вопросом: «Я даже не знаю, выиграло ли поколение, которому я принадлежу, или проиграло после замены лошади двигателем?» Черчилль вернется к аналогичным размышлениям через несколько месяцев во время выступления в Университете Лондона[420].

Если в конце 1940-х годов он еще не пришел к окончательному выводу насчет того, какой знак — плюс или минус — поставить напротив общепризнанного достижения, то к началу 1950-х выводы были сделаны. Выступая 24 июня 1952 года в парламенте, Черчилль заявил: «Я всегда считал замену лошади двигателем внутреннего сгорания мрачной вехой в развитии человечества». Еще более жесткие высказывания касаются авиации, которую британский политик заклеймил, как «дьявольское изобретение». «Как бы я хотел, чтобы люди никогда не научились летать, — скажет он в июне 1954 года. — Мир резко уменьшился после того, как братья Райт поднялись в воздух. Это был прискорбный час для Англии»[421]

.

С чем были связаны столь негативные эмоции и резкие оценки в отношении научно-технического прогресса? Неужели Черчилль искренне выступал против всех тех изобретений — телефона, автомобиля, электричества, телевидения, которые сделали жизнь человечества лучше? Разумеется, нет. Хотя возраст брал свое, и порой пожилой политик действительно становился противником многих нововведений, без которых немыслима жизнь современного человека. Например, он со скепсисом относился к стремительному развитию средств коммуникаций: телефону или даже телеграфу. По сравнению с личным общением, Черчилль считал их «неэффективными средствами передачи человеческих мыслей»[422].

Не больше симпатий он питал и к телевидению. Черчилль признавал, что телевидение «займет свое место в мире», хотя и не рассматривал себя в числе его «искренних поклонников». «Меня нельзя отнести к энтузиастам телевизионного века», — делился он с друзьями. По словам его дворецкого Нормана Макгована, в углу художественной студии в Чартвелле стоял телевизор, но «насколько мне известно, сэр Уинстон никогда им не пользовался». Черчилль опасался, что телевидение в итоге обесценит индивидуальность в человеке. В письме одному из своих друзей он так и скажет: «Я боюсь, что в эпоху телевидения массовое сознание и массовые действия станут слишком зависимы от различных устройств, одинаково пагубных и отвлекающих внимание»[423].

Тем не менее были эпизоды, когда Черчилль обращался к телевидению для решения насущных политических задач. Так, например, накануне февральских выборов в парламент в 1951 году он использовал телевизионное вещание для популяризации своего образа и получения дополнительных голосов. Запись предвыборной речи лидера тори сохранилась, и сегодня это уникальный исторический документ. Но на тот момент она вряд ли помогла консерваторам в борьбе. «Это не для тебя Уинстон, — сказала ему сестра Клементины Нелли Ромилли после эфира. — Ты выглядел, как Полишинель». Черчилля подобная откровенность не порадовала, но в глубине души он был согласен со свояченицей. Телевидение — дитя новой эпохи, и пусть оно будет орудием молодых политиков. А он будет действовать по старинке, добиваясь результата при прямом общении с аудиторией[424].