Уинстон Черчилль. Против течения. Оратор. Историк. Публицист. 1929-1939

Сара запомнила Лоуренса как «невысокого, худощавого человека с очень мягким голосом и тихими манерами», которые контрастировали с шумным стилем ее отца. Но Черчилль нередко уходил в тень, давая своему гостю возможность повести разговор, увлекая аудиторию своим шармом и обаянием[1501].

Сестра Сары Мэри тоже оставила воспоминания о полковнике. Больше всего ее поразило необычное арабское одеяние Лоуренса[1502]. Оно же произвело впечатление и на Черчилля. Примечательно, что тема внешнего вида «великих современников» пройдет лейтмотивом через многие очерки сборника, но самую сильную разработку получит именно в эссе про Лоуренса, а фотография полковника в экзотическом одеянии станет единственной иллюстрацией, украсившей новое издание. Черчилль искренне восхищался арабским нарядом своего друга — белоснежной туникой, доходящей до лодыжек, и белоснежным платком на голове, удерживаемым головным обручем — игалем. Он и сам знал толк в оригинальных костюмах и ценил внешние эффекты. В конце жизни у него скопится внушительная коллекция предметов гардероба: мантия ректора Бристольского университета, форма полковника 4-го гусарского полка и коммодора Королевских вспомогательных военно-воздушных сил, костюм для тропиков и комбинезон «сирена», мундиры старшего брата маячно-лоцманской корпорации Тринити Хаус, члена Тайного совета и лорда-хранителя Пяти портов, не считая ковбойской шляпы, а также тапочек с вензелем

У.С.Ч.

Описывая наряд своего друга, Черчилль указывал, что «благородные черты лица Лоуренса, его глаза, наполненные огнем и интеллектом, его точеные губы эффектно смотрелись в обрамлении ниспадающей ткани. Он выглядел таким, каким был: похожим на одного из величайших князей природы»[1503]. Сам полковник также придавал особое значение своему наряду, указывая в «Двадцати семи статьях»^{79}

: «Если будете носить арабское одеяние, носите лучшее». «Одежда имеет большое значение у племен», — подчеркивал он[1504].

Не только у племен. По мнению Черчилля, арабское одеяние играло важную роль в создании образа самого Лоуренса Аравийского, оно «поднимало на существенно более высокую ступень его серьезное поведение, точность формулировок, широту тем и качество их анализа»[1505].

Лоуренс не только приезжал в Чартвелл, чтобы удивить хозяев и гостей своим видом и завораживающими рассказами, он принадлежал близкому кругу доверенных лиц, с которыми Черчилль обсуждал свои произведения. Он был очень высокого мнения о литературных достижениях своего друга-политика. Когда в 1923 году были опубликованы первые два тома «Мирового кризиса», Лоуренс назвал их «лучшей книгой о войне среди прочитанных мной когда-либо»[1506]. Он еще больше укрепится в своем мнении, когда на прилавках появится продолжение. Больше всего в этой серии ему понравился четвертый том. «Он более зрелый, — делился Лоуренс своим мнением с автором. — Плавучесть вашего стиля и уверенность, с который вы рассекаете бурные воды, одновременно демонстрируют вашу мудрость и служат прекрасным тонизирующим средством»[1507].

Еще более высокую оценку Лоуренса заслужила автобиография «Мои ранние годы». Он прочитал эту «удивительную книгу» несколько раз, считая, что «и по стилю, и по содержанию она формирует гораздо более живой портрет автора, чем я мог себе представить». «Очень редко, чтобы любящий чтение человек, внимательно следящий за персонажем и развитием событий, получал бы столь острое наслаждение, — не скрывая своих эмоций, заявил он Черчиллю. — Автобиография на порядок превосходит ваши первоклассные главы из военных сочинений. Эта книга самое настоящее произведение искусства»[1508]

. «Я предполагаю, Черчилль осознает, что является единственной великой личностью со времен Фукидида и Кларендона, кому его поколение очень многим обязано», — скажет Лоуренс Эдварду Маршу в июне 1927 года[1509].

О том, насколько близки ментально и духовно были Лоуренс и Черчилль, можно судить по тому факту, что полковник был в числе тех немногих, кто подбодрил Черчилля взяться за написание биографии Мальборо. Еще в марте 1929 года, когда Черчилль только размышлял над будущим сочинением, Лоуренс выразил надежду, что с учетом огромного опыта государственного управления автора будет создана «практическая книга о нашем единственном генерале, обладающем международной славой»[1510].

Полковник не увидит полное воплощение замысла, но первые два тома «Мальборо», которые выйдут при его жизни, не оставят его равнодушным. Он давно ждал рассказа о жизни герцога Мальборо, и когда Черчилль прислал ему подписанные экземпляры томов, он самым тщательным образом подошел к их изучению. Да-да, именно к изучению. Каждый день, возвращаясь с работы, он штудировал текст, внимательно вчитываясь в каждое слово. Свои комментарии Лоуренс записывал карандашом на отдельных листках бумаги. К счастью, эти листки сохранились, и сегодня, читая их, можно оценить, какое впечатление произвел на него этот фолиант.