Уинстон Черчилль. Против течения. Оратор. Историк. Публицист. 1929-1939

Есть и еще одно объяснение, почему Черчилль задумался над подобными вопросами. Британский политик принадлежал к уникальному, но трагическому поколению. На долю одних выпало стать наблюдателями, на долю других — участниками, «крушений и вырывания с корнем»[1579] многовекового правления императоров, королей и султанов. «Народы могут терпеть поражения и подниматься снова, но династии в наше время, если падают, то падают навсегда», — писал он в последнем томе «Мирового кризиса»[1580]

. В Европе эта участь ожидала четыре правящих дома: Габсбургов, Гогенцоллернов, Романовых и Бурбонов. Для первых трех нити судьбы оборвались окончательно. Для последних двух смена режима прошла в танталовых муках, когда «ненависть и кровавая вражда множатся непрерывно», когда «нация расколота, и каждая часть считает, что она сможет жить, только уничтожив другую»[1581].

Наблюдая за тем, как бились в конвульсиях государственных переворотов европейские страны, Черчилль выявляет закономерности в зарождении кризиса, его течении и его выплеске в виде революции. Лучше всего эти закономерности передают знаменитые слова о том, что «революция пожирает своих детей». Причем это касается всех «детей», не только тех, кто лично выходил на баррикады, ворочал булыжники и истреблял противников, но и тех, кто в салонах, кабинетах и аудиториях призывали к свержению правящего строя. «Много ли генералов — из тех, что бросили своего монарха, — дожили до того, чтобы увидеть стреляющие отряды? — вопрошал Черчилль, прекрасно зная ответ. — Сколько передовых политиков и высоколобых писателей, которые травили монархию, стали теперь изгоями собственной страны? Какая часть неразумной толпы, поприветствовавшей новые заветы, лежит теперь в могиле, приняв безвременную и насильственную смерть, какая часть ее носит в страданиях траур по погибшим и близким?»[1582]

.

Но даже в странах, избежавших горькой чаши революции, смена режима, по мнению британского политика, привела к фатальным последствиям. Взять, к примеру, Германию, после Первой мировой войны погрузившуюся в пучину социально-экономических бедствий. Отчасти причиной этих бедствий стало стойкое «предубеждение против монархии» стран-победительниц, которые ясно дали понять поверженной империи, что «в качестве республики она сможет рассчитывать на лучшее обращение со стороны союзников». Сам Черчилль советовал придерживаться «мудрой политики» с «увенчанием и укреплением» Веймарской республики конституционным монархом в лице малолетнего внука кайзера при регентском совете. Но его не послушали, доведя ситуацию до такого состояния, что «в национальной жизни германского народа образовалась зияющая пустота». Природа не терпит пустоты. Ее могли бы заполнить «сильные элементы, как военные, так и феодальные, которые объединились бы для поддержки конституционной монархии и ради нее стали бы уважать и соблюдать новые демократические и парламентские порядки». Но предписанный победителями курс привел к дискредитации Веймарской республики, которая «воспринималась, как навязанная врагом». Нация попыталась ухватиться за стареющего и слабеющего Гинденбурга. Пустота между тем ширилась, пока в нее не вступил тот, кого Черчилль назвал «неукротимым маньяком, носителем и выразителем самых злобных чувств, когда-либо разъедавших человеческое сердце», — ефрейтор Гитлер[1583].

Размышляя над ошибками и просчетами последних десятилетий, Черчилль признается, что если бы во время Парижской мирной конференции 1919 года союзники не вообразили себе, что «уничтожение освященных временем династий является прогрессом» и позволили править Гогенцоллернам, Виттельсбахам и Габсбургам, на мировой сцене никогда бы не появилось имени Адольфа Гитлера[1584]

. Эти мысли были выскзааны в апреле 1945 года, когда до самоубийства фюрера оставалось несколько дней. К тому времени их трудно было отнести к провидческим. Но Черчилль придерживался аналогичного мнения задолго до того, как заработали первые газовые камеры и началась экспансия Третьего рейха на восток. В июле 1933 года палату общин посетил внук кайзера Луи Фердинанд Виктор Эдуард Адальберт Михаэль Губерт Прусский (1907–1994). Во время чаепития, на котором присутствовали также Ллойд Джордж, Брекен и Бутсби, у него завязалась оживленная беседа с Черчиллем. Британский политик признался в своих монархических настроениях и выразил надежду, что его собеседник все-таки займет прусский престол. «Мы предпочитаем Гогенцоллернов гангстерам», — пояснил он^{82}*[1585]

.[1586] Спустя двадцать лет Черчилль заметит, что «если бы внука кайзера оставили в 1918 году на престоле, Гитлер никогда бы не смог захватить власть»[1587].