Уинстон Черчилль. Против течения. Оратор. Историк. Публицист. 1929-1939

Подобная изменчивость, одинаково подходящая, кстати, не только для морского бога Протея, но и для бога огня Логе, является следствием рассмотренного выше подхода к восприятию внешней среды множеством чутких анализаторов. Черчилль также был знаменит своим непостоянством и нрава, и взглядов. Но это непостоянство не было столь подвижным, как течение журчащей воды или колыхание ослепляющего пламени. Он был больше привязан к созданному им образу, с одной стороны, выступая его заложником, но с другой — всегда имея под собой точку опоры, которая не позволяла ему скатиться в идейный релятивизм и потерять себя в ходе мировоззренческих зигзагов.

Несмотря на разные подходы, и Черчилль, и Рузвельт приходят к схожей модели поведения, больше являясь «политиками-импровизаторами, быстро приспосабливающимися к меняющимся условиям, чем выразителями некой системы взглядов». Они «двигаются по избранному пути небольшими шажками, всегда охотно пробуя другой вариант, если что-то не срабатывает»[1641]. Отличия проявлялись не в самой модели, а в ее реализации. Действия Рузвельта были более тонки, филигранны и точны, Черчилля — более масштабны, размашисты и глубоки.

Был и еще один важный нюанс, разделявший двух союзников по антигитлеровской коалиции. Не чуждый, как и Рузвельт, юмору, позитивному жизненному настрою, Черчилль все же имел в своем составе сплав трагизма. «Он так же хорошо был знаком с тьмой, как и со светом», — признает Исайя Берлин[1642]. Именно это осознание мрака отчаяния, беспомощности, жестокости, несправедливости, бессмысленности, безответственности, безысходности, обреченности и беспросветности — позволяло ему не только уверенно чувствовать себя во время кризисов, но и находить решения, а также слова, на которые Рузвельт просто не был способен. Только Черчилль мог в первом же своем выступлении на посту премьер-министра, поста, к которому он шел на протяжении сорока (!) лет, предложить народу «кровь, труд, слезы и пот». Сегодня каждый политик может повторить эту фразу, но ни один из них не достигнет того резонанса, который вызвали слова Черчилля. Он поднял их из такой мрачной пропасти человеческого самосознания и в такую тяжелую минуту неопределенности, что они были восприняты не умом и не сердцами, а каждой клеткой организма.

Отношение Черчилля к Рузвельту образца 1930-х годов изменится в процессе дальнейших событий, масштаба которых еще не знала мировая история. Но их союз не был таким безоблачным, каким его изображал сам Черчилль. Оно и понятно, все-таки речь идет о двух государственных деятелях, для которых, помимо победы в войне, важнейшей, первоочередной целью было благополучие собственных стран. В годы тесного военного сотрудничества британский политик все-таки причислит Рузвельта к числу великих современников.

В годы войны он выскажет мысль, что «благополучие человечества, с лучшей или худшей стороны, определяется великими людьми и великими событиями». Когда война закончится, он повторит этот тезис, определив в качестве основного критерия величия именно «благотворное влияние, оказываемое на благополучие человечества». Если оценивать личность Рузвельта по названному критерию, то, как указывает Μ. Вайдхорн, в представлении Черчилля он был более велик, чем его знаменитые предшественники — Вашингтон и Линкольн. Они стояли во главе исторических процессов борьбы за независимость и отмены рабства, что произошло бы и без их участия. Иначе обстояло дело с Ф. Д. Р, который не был орудием в руках судьбы, а сам формировал историю^{84}

*[1643]. (Несмотря на все свое «уважение и любовь» к личности американского президента, Черчилль не считал его своим другом. По воспоминаниям современников, он редко упоминал его имя в личных беседах. Лорд Моран считает, что из военных союзников Черчилля в гораздо большей степени, чем автора «Нового курса», привлекала, интересовала и интриговала личность И. В. Сталина[1644]. Рузвельт платил взаимностью. Джозефу Патрику Кеннеди (1888–1969), отцу будущего президента, он признается, что «всегда недолюбливал» британского политика

[1645]. Даже в своем первом военном письме Черчиллю от 11 сентября 1939 года, в котором он сообщает, что «получил наслаждение от чтения „Мальборо“», имя знаменитого полководца было написано с ошибкой: Marlboro вместо Marlborough.

Вряд ли он и в самом деле читал эту книгу. )

В определенной степени Черчилль наследует Иммануилу Канту (1724–1804), только сужая свою мысль до узкой когорты великих людей, которые являются не средством, а целью судьбы. Как будет показано дальше, к подобному разделению между средством и целью как признаком подлинного величия Черчилль обращался неоднократно.

Продолжая тему титанов, рассмотрим еще одно эссе Черчилля, которое, хотя и рассказывало о «великом современнике», не вошло ни в одно из изданий сборника. Однако, учитывая достижения человека, которому оно посвящено, пройти мимо него — значит обеднить исследование.