Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965

Черчилль собирался провести первые несколько недель 1950 года в отеле Reid’s на Мадейре, вместе с Клементиной и Дианой. Черчилля сопровождали два секретаря и Билл Дикин; Черчилль планировал совместить приятное с полезным. Но в начале января Эттли назначил всеобщие выборы на 23 февраля. Черчилль запаковал вещи и вернулся в Чартвелл, чтобы заняться планированием кампании консерваторов. Клементина задержалась на Мадейре еще на несколько дней, а затем вернулась на Хайд-парк-Гейт, 28, где 19 января получила письмо от мужа: «После возвращения я не думаю ни о чем, кроме политики». Он проводил долгие дни в Чартвелле, разрабатывая с ведущими консерваторами манифест. Проблема, сказал он Клементине, «не что делать», а «что

сказать нашему бедному, запутавшемуся народу». Он отметил, что, согласно опросам Института Гэллапа, отрыв между тори и лейбористами сократился с девяти до трех пунктов, но что четыреста либеральных кандидатов (которые только оттягивали голоса и, предполагалось, не могли занять много мест) в любом случае повлияют на окончательный результат. «Невозможно определить, сколько мест «отберут» у нас либералы». Он считал, что либералы могут рассчитывать «самое большее» на семь мест. Он закончил письмо словами: «Я очень переживаю за страну, поскольку, кто бы ни победил, не будет ничего, кроме горечи и вражды, так, словно мужчины свирепо дерутся на маленьком плоту, который вот-вот развалится.

Храни вас всех Господь!»[2348]

С наступлением нового десятилетия его артерии еще больше уплотнились и он начал терять слух. Его отоларинголог сказал, что скоро он не сможет слышать «чириканье птиц и тонкие детские голоса». Его трость была уже не модным аксессуаром, а необходимой вещью. До начала избирательной кампании Черчилль вызвал своего врача, лорда Морана. Все неожиданно «делается нечетким», сказал он Морану, все неожиданно «затуманилось», и спросил: «У меня опять будет удар?» Моран попытался успокоить его, предположив, что это, скорее всего, «спазмы сосудов» вследствие сильной усталости. Пациент, пристально посмотрев на Морана, сказал: «Не пугайте меня». Но Моран сам был напуган, когда написал в дневнике: «Мрачное начало испытаний, которые ждут во время всеобщих выборов»[2349].

Рой Дженкинс, в то время самый молодой член парламента, позже написал, что Черчилль спокойнее проводил кампанию, чем в 1945 году. Он уже не упоминал социалистическое гестапо. И хотя обвинял партию лейбористов и ее клику интеллектуалов с их программами национализации, но более сдержанно, чем прежде. Что касается внешней политики, то Черчилль в целом был согласен с Эттли и Бивеном, которые выступали за тесные связи с Соединенными Штатами, перевооружение Германии и политику сдерживания в отношении Советского Союза. Проигнорировав совет доктора не совершать агитационные поездки по стране, Черчилль объехал весь остров, выступив одиннадцать раз в городах и поселках, включая Кардифф, Манчестер, Эдинбург, Лидс, и трижды в своем избирательном округе Вудфорд. Выборы были семейным делом: Дункан Сэндис, Кристофер Сомс и Рэндольф выставили свои кандидатуры, и Старик агитировал за них. Он использовал юмор и метафоры, высмеивая лейбористов, и полностью отказался от злобных выпадов в их адрес. Во время этой кампании он придумал термин «очередитопия». 8 февраля в Кардиффе он довел бессмысленный жаргон лейбористов до абсурда: «Надеюсь, вы все овладели официальным жаргоном социалистов, которому наши специалисты, как они себя называют, хотят научить нас. Вы не должны использовать слова «нищие»; их надо называть «малообеспеченной частью населения». Когда речь заходит о замораживании заработной платы рабочего, министр финансов говорит о «приостановке роста личных доходов»… Есть еще замечательное слово, «жилая ячейка», которое в будущем должно заменить слово «дом». Даже не представляю, как мы будем петь нашу старинную песню Home Sweet Home («Дом, милый дом»). «Жилая ячейка, милая жилая ячейка, нет второго такого места, как наша жилая ячейка». Надеюсь, я доживу до того времени, когда наша британская демократия откажется от этого бреда[2350]

.

14 февраля в Эдинбурге он сказал, что «одним резким движением британский народ может сбросить всю мишуру социалистического жаргона и злобы, разбив их вдребезги о землю». 17 февраля в Лондоне в радиообращении к соотечественникам он опять посоветовал освободиться от социалистической мишуры движением плеч и предупредил, что второй такой возможности им может не представиться. Затем он рассказал притчу об испанском узнике, который «много лет просидел в темнице… Однажды ему пришло в голову толкнуть дверь своей камеры. Она отворилась. Дверь его тюрьмы всегда была открыта. Он вышел на свободу, на яркий дневной свет»[2351].