Улица Рубинштейна и вокруг нее. Графский и Щербаков переулки

В мае 1902 г. Александр Андреевич Лапин гасит долг перед Городским кредитным обществом и в 1912 г. продает свой дом купцу 2-й гильдии Шниру Залману Иоффу. В 1914 г. им возведен дошедший до нас дом с башней. Архитектор Д. Шагин в отзыве и описи здания от 24 ноября 1914 г. на построенный дом сообщает: «…Строения этого имущества новой, только что законченный постройки… Первые два этажа фасадов обработаны гранитом. Отопление всего здания центральное, водяное. Очаги и ванны имеют газовое отопление… Лицевой угловой 5-этажный дом на торговых подвалах с выступами во дворе для частей черной и парадной лестницы. В доме устроено 25 ватерклозетов улучшенного качества. Раковины и ванны с холодной и горячей водой (в 8 комнатах), и новинка техники того времени „подъемная машина для пассажиров“ (т. е. лифт — Авт.)»[1171].

По сведениям адресной книги «Весь Петроград» на 1917 г., в доме Иоффа работали модный магазин Maison Martine и ателье моды Les modes.

В 1930-е гг. в этом доме проживали известная писательница Лидия Корнеевна Чуковская и ее муж физик-теоретик Матвей Петрович Бронштейн, арестованный в 1937 г. и расстрелянный в 1938-м. События этого времени, связанные с домом № 40/11, нашли яркое отражение у писательницы в «Записках об Анне Ахматовой».

«Бежать из Ленинграда, — пишет она в предисловии к этим „Запискам“, — мне на моем веку довелось дважды: в феврале 1938 и в мае 1941 года.

Первое бегство спасло меня от лагеря. Спасаясь, я знала, почему, зачем и от чего бегу. Второе бегство, как оказалось впоследствии, спасло меня от двух смертей сразу: лагерной и той, которая тогда еще никому не была ведома, еще не родилась, — ленинградской, блокадной.

<…> Февраль 1938. Деревянное окошко на Шпалерной, куда я, согнувшись в три погибели, сказала: „Бронштейн, Матвей Петрович“, и протянула деньги, — ответило мне сверху густым голосом: «Выбыл!», — и человек, чье лицо помещалось на недоступной для посетителей высоте, локтем и животом отодвинул мою руку с деньгами.

„Выбыл!“ Я сразу пошла занимать очередь в прокуратуру на Литейный. Каких-нибудь двое-трое суток на лестнице, и вот я уже в кабинете у прокурора. На мой вопрос он ответил, что узнать решение я могу в Военной прокуратуре в Москве. В ту же ночь, „Стрелою“, я выехала в Москву. На следующее утро один из моих ленинградских друзей известил меня по телефону, что Люшу и няню Иду сегодня переводят на Кирочную, к Корнею Ивановичу… Я поняла это сообщение так: на квартиру у Пяти углов, нашу, Митину, где мы с Люшей и няней Идой остались жить после Митиного ареста, — за мной приходили. Я не ошиблась: пришли, оказывается, в час ночи. Когда мимо меня, стоявшей в коридоре у вагонного окна, только-только успел проплыть ленинградский перрон.

В Военной прокуратуре в Москве, на Пушкинской, я услышала приговор, по тем временам совершенно стандартный: „Бронштейн, Матвей Петрович? Десять лет без права переписки с полной конфискацией имущества“.

В ту пору нам уже было известно, что подобный приговор мужу означает арест и лагерь для жены. Вот почему утренний дружеский телефонный звонок с сообщением о Люше и настоятельным советом не возвращаться в Ленинград — не удивил меня. Убедились мы также к тому времени на многочисленных примерах и в том, что если жены сразу после приговора мужьям уезжают — их не преследуют. Но вот о чем мы тогда не догадывались: „10 лет без права переписки“ — это был псевдоним расстрела. Я не поняла, выслушав в Военной прокуратуре приговор, что Матвея Петровича уже нет на свете. Мне казалось, я обязана оставаться женой, избегать ареста, не только ради Люши, но и ради Мити, потому что если я окажусь в тюрьме, то кто же станет организатором спасательных работ?

Из Москвы я все-таки вернулась в Ленинград, но на квартиру к себе не пошла, на Кирочную — тоже. Два дня жила у друзей, а с Люшей, Идой и Корнеем Ивановичем виделась в скверике. Простилась, взяла у Корнея Ивановича деньги и уехала.

Таковы были обстоятельства моего первого бегства…

Ко времени моего возвращения в Ленинград после первого бегства и относятся первые записи в моем дневнике. В эту пору я и начала встречаться с Анной Андреевной Ахматовой.

15 мая 1941 года, то есть за месяц до войны, я вынуждена была покинуть Ленинград вторично. На этот раз потому, что до Петра Ивановича (зашифрованное обозначение НКВД. — Авт.) дошли слухи о существовании какого-то „документа о тридцать седьмом“, как называли неизвестный документ следователи, допрашивавшие Иду. (На самом деле это была „Софья Петровна“, повесть о 37-м, написанная мною зимой 1939/40 года.)»[1172].

В «Записках об Анне Ахматовой» Л.К. Чуковская пишет о своем репрессированном муже: «…Матвей Петрович Бронштейн (1906–1938) — физик-теоретик, сотрудник Ленинградского физико-технического института (ныне Институт имени Ф.А. Иоффе. — Авт.), доцент Ленинградского университета, автор научных работ в области теории гравитации, космологии, астрофизики, релятивистской квантовой теории… Ему принадлежат также статьи по ядерной физике и теории полупроводников.