Улица Рубинштейна и вокруг нее. Графский и Щербаков переулки

Работы М.П. Бронштейна начали появляться в печати с 1925 года. Публиковались они в „Журнале Физико-химического общества“, в PhisiKalische Zeitschziyt, в „Журнале геофизики и метеорологии“, в „Научном слове“ и многих других.

В ноябре 1935 года М.П. Бронштейн защитил докторскую диссертацию на тему „Квантование гравитационных волн“. Результаты этой диссертации опубликованы в 1936 году в VI томе „Журнала экспериментальной и теоретической физики“.

А в 1979-м часть статьи 1936 года напечатана снова, на этот раз в сборнике „Альберт Эйнштейн и теория гравитации“…

М.П. Бронштейн

Л.К. Чуковская

Под редакцией и с предисловием М.П. Бронштейна вышли переводы нескольких иностранных книг, посвященных разным разделам физики.

Кроме чисто научных работ (всего из более тридцати), М.П. Бронштейн был автором популярных журнальных статей, научно-популярных и научно-художественных книг…».[1173]

М.П. Бронштейна арестовали в августе 1937 г. Из сопоставления даты «смерти», обозначенной в одной справке, с датой приговора — в другой, Л.К. Чуковская пришла к выводу, что его «судили» 18 февраля 1938 г., а «умер», т. е. расстрелян, — в тот же день… В хлопотах об освобождении М.П. Бронштейна принимали участие выдающиеся физики: С.И. Вавилов, А.Ф. Иоффе, Л.И. Мандельштам, И.Е. Тамм, В.Л. Фик; писатели — С. Маршак, К. Чуковский.

Зимой 1939/40 г. в этом доме Л.К. Чуковская написала повесть «Софья Петровна», первое художественное свидетельство об этом страшном времени. В эти годы Лидия Корнеевна стала вести дневник, вылившийся впоследствии в пронзительные «Записки об Ахматовой». Как пишет автор записок:

«Мои записи эпохи террора примечательны, между прочим, тем, что в них воспроизводятся полностью одни только сны. Реальность моему описанию не поддавалась; больше того — в дневнике я и не делала попыток ее описывать. Дневником ее было не взять, да и мыслимо ли было в ту пору вести настоящий дневник? Содержание наших тогдашних разговоров, шепотов, догадок, умолчаний в этих записях аккуратно отсутствует. Содержание моих дней, которые я проводила изредка за какой-нибудь случайной работой (с постоянной меня выгнали еще в 1937-м), а чаще всего — в очередях к разнообразным представителям Петра Иваныча, ленинградским и московским, или в составлении писем и просьб, или во встречах с Митиными товарищами, учеными и литераторами, которые пробовали за него заступаться, — словом, реальная жизнь, моя ежедневность, в записях опущена, или почти опущена; так, мерцает кое-где еле-еле. Главное содержание моих разговоров со старыми друзьями и с Анной Андреевной опущено тоже. Иногда какой-нибудь знак, намек, какие-нибудь инициалы для будущего, которого никогда не будет, — и только. В те годы Анна Андреевна жила, завороженная застенком, требующая от себя и других неотступной памяти о нем, презирающая тех, кто вел себя так, будто его и нету. Записывать наши разговоры? Не значит ли это рисковать ее жизнью? Не писать о ней ничего? Это тоже было бы преступно. В смятении я писала то откровеннее, то скрытнее, хранила свои записи то дома, то у друзей, где мне казалось надежнее. Но неизменно, воспроизводя со всей возможной точностью наши беседы, опускала или затемняла главное их содержание: мои хлопоты о Мите, ее — о Леве; новости с этих двух фронтов; известия „о тех, кто в ночь погиб“»[1174].

Из этого дома Л.К. Чуковская шла по улице Рубинштейна к А.А. Ахматовой в Фонтанный дом, но и сама Анна Андреевна не раз приходила к Лидии Корнеевне в дом у Пяти углов. Вот лишь краткие фрагменты из «Записок», передающие мгновения встреч великого поэта в этом доме:

«18 мая 39.

Вечером телефонный звонок: Анна Андреевна просит прийти. Но я не могла — у Люшеньки грипп, надо быть дома.

Она пришла сама.

Сидит у меня на диване, — великолепная, профиль, как на медали, и курит.

Пришла посоветоваться. В каждом слове — удивительное сочетание твердости, достоинства и детской беспомощности.

— Вот получила письмо. Мне говорят: посоветуйтесь с Михаилом Леонидовичем. А я решила лучше с вами. Вы вскормлены Госиздатом.

15 декабря 39.

Сегодня днем, когда я собиралась в библиотеку, вдруг звонок — и пришла Анна Андреевна.

— Ходила сюда поблизости получать пенсию и вот забрела, — объяснила она. — Сегодня утром я застала наконец управдома. Я ему протягиваю пенсионную книжку и прошу заверить мою подпись, а он мне говорит: „Распишитесь, пожалуйста, сначала на отдельном листке“. Почему? Зачем? Что же, он думает, в книжке моя подпись поддельная? Я пришла в бешенство. Я вообще хорошо отношусь к людям, но тут я очень обиделась. Я ему написала свое имя на бумажке и сказала: „Вы, по-видимому, хотите продать мой автограф в Литературный музей? Вы правы: вам дадут за него 15 рублей“. Он смутился, разорвал бумагу. Потом спрашивает: „Вы, кажется, были когда-то писательницей?“

Я послала Иду за папиросами, потом Ида подала нам чай. Анна Андреевна много курила, рассказывала про мальчиков Смирновых (соседей Ахматовой по коммунальной квартире. — Авт.).

6 марта 40.