Улица Темных Лавок

Но я уже не помню, звали меня в тот вечер Джимми или Педро, Стерн или Макэвой.

32

Вальпараисо. Она стоит на задней площадке трамвая, около окна, зажатая в толпе пассажиров, между человечком в темных очках и черноволосой женщиной с лицом мумии, пахнущей фиалковыми духами.

Скоро они все сойдут на остановке у площади Эчауррен, и она сможет сесть. Она только два раза в неделю ездит в Вальпараисо за покупками, потому что живет на холмах, в квартале Серро Алегре. Она снимает там дом, в котором открыла балетную школу.

Она не жалеет, что покинула Париж пять лет назад, - после того как сломала ногу в щиколотке и узнала, что больше не сможет танцевать. Тогда она решила уехать и порвать со всем, что было ее жизнью. Почему Вальпараисо? Потому что здесь у нее был хоть один знакомый - бывший танцор балетной труппы Куэваса.

Она не собирается возвращаться в Европу. Она навсегда останется жить там, на холмах, будет давать уроки в своей балетной школе и в конце концов забудет старые фотографии, висящие на стенах, - фотографии тех времен, когда она была в труппе полковника Базиля.

Она редко вспоминает о своей жизни до несчастного случая. В ее голове все смешалось. Она путает имена, места, даты. И все же одно воспоминание неизменно всплывает в ее голове, два раза в неделю, всегда в одно и то же время, в одном и том же месте, - воспоминание более четкое, чем остальные.

Это случается, когда трамвай, как и сегодня вечером, останавливается в нижней части проспекта Эррасурис. Тенистый, обсаженный деревьями проспект, полого поднимающийся вверх, напоминает ей улицу в Жуи-ан-Жоза, где она жила в детстве. У нее перед глазами стоит дом на углу улицы Доктора Курцена, плакучая ива, белая ограда, протестантский храм напротив и там внизу - ресторанчик "Робин Гуд". Она помнит одно воскресенье, так не похожее на все прочие, когда за ней приехала ее крестная.

Она ничего не знает об этой женщине и помнит только ее имя - Дениз. У нее была машина с открытым верхом. В то воскресенье ее сопровождал темноволосый мужчина. Они втроем ели мороженое и катались на лодке, а вечером, возвращаясь в Жуи-ан-Жоза, остановились на ярмарке. Она с этой Дениз, своей крестной, каталась на автоскутере, а темноволосый мужчина смотрел на них.

Она хотела бы знать о них больше. Их имена и фамилии. Где они жили? Что с ними стало? Она всегда задает себе эти вопросы, пока трамвай едет по проспекту Эррасурис, поднимаясь к кварталу Серро Алегре.

33

В тот вечер я сидел за столиком в баре при бакалейной лавке, куда меня когда-то привел Хютте, - она находилась прямо напротив Агентства, на авеню Ньель. На полках за стойкой разложены экзотические продукты: разные сорта чая, рахат-лукум, варенье из розовых лепестков, балтийская сельдь. Завсегдатаи бара, бывшие жокеи, вспоминали былое, показывая друг другу старые, замызганные фотографии лошадей, давно уже не участвующих в скачках.

Двое мужчин у стойки разговаривали вполголоса. Один из них был в пальто цвета палых листьев, доходившем ему почти до пят. Как и большинство посетителей, он был невысокого роста. Он повернулся, вероятно, для того, чтобы посмотреть на часы, висевшие над входной дверью, и его взгляд упал на мое лицо.

Он смертельно побледнел. И уставился на меня, разинув рот, вытаращив глаза.

Нахмурившись, он медленно подошел ко мне. Остановился перед моим столиком.

- Педро...

Он помял ткань моего пиджака у плеча.

- Педро, это ты? - Я не решался ответить. Он, видимо, смутился. Простите, - сказал он. - Вы не Педро Макэвой?

- Да, - сказал я быстро. - А что?

- Педро, ты... ты не узнаешь меня?

- Нет.

Он сел напротив.

- Педро... Я... Я Андре Вилдмер... - Он был потрясен. Он взял меня за руку. - Андре Вилдмер... Жокей... Ты меня не помнишь?

- Извините, - сказал я. - У меня провалы в памяти. Когда мы с вами встречались?

- Но... ты же прекрасно знаешь... Я, Фредди...

Это имя словно током ударило меня. Жокей. Бывший садовник в Вальбрезе рассказывал мне про какого-то жокея.

- Странно, - сказал я. - Один человек говорил мне о вас... В Вальбрезе...

Глаза его увлажнились. Из-за того, что он был навеселе? Или просто разволновался?

- Но послушай, Педро... Ты что, не помнишь, как мы с Фредди ездили в Вальбрез?..

- Смутно. Садовник в Вальбрезе мне как раз про это рассказывал...

- Педро... но, значит, ты жив?

Он крепко сжал мне руку. До боли.

- Да. А что?

- Ты... ты в Париже?

- Да. А что тут такого?

Он смотрел на меня потрясенный. Ему трудно было поверить, что я жив. Что же все-таки произошло?

Как бы мне хотелось все наконец узнать, но он, видимо, не решался прямо заговорить об этом.

- Я... Я живу в Живерни... в департаменте Уаза... - сказал он. - И... редко приезжаю в Париж... Выпьешь что-нибудь, Педро?

- "Мари Бризар".

- Идет, я тоже.

Он сам, не торопясь, разлил ликер в рюмки, и я подумал, что он нарочно тянет время.

- Педро... Так что же произошло?

- Когда?

Он разом осушил рюмку.

- Когда вы с Дениз пытались перейти швейцарскую границу.

Что я мог ему ответить?