Улица Темных Лавок

В холле эти трое с трудом протискиваются к конторке портье. Им приходится огибать кресла и даже раскладушки, на которых тоже спят люди, некоторые в военных мундирах. Другие, сбившись в плотные группки человек по пять - десять, толпятся в гостиной за холлом, громко переговариваются, и этот шум угнетает еще больше, чем липкая духота на улице. Наконец они добираются до портье, и высокий мужчина протягивает ему три паспорта. У двоих паспорта дипломатической миссии Доминиканской Республики в Париже, один на имя Порфирио Рубироэы, другой - Педро Макэвоя, третий французский, на имя Дениз Иветт Кудрез.

Портье, весь взмокший от пота, капельками стекающего к подбородку, усталым движением возвращает им паспорта. Нет, во всем Виши в отелях нет ни одного свободного номера - "в связи с событиями"... Остались, правда, два кресла - в крайнем случае их можно отнести наверх, в прачечную, или поставить в туалетную комнату на первом этаже... Его слова тонут в гуле голосов вокруг, металлическом позвякивании лифта, телефонных звонках и объявлениях из громкоговорителя, укрепленного над конторкой.

Двое мужчин и женщина, шатаясь от усталости, выходят из отеля. Небо внезапно затягивают лилово-серые облака. Они идут через парк Суре. Вдоль газонов, на мощеных аллеях, под крытыми галереями люди сбиваются в группки еще теснее, чем в холле отеля. Все они говорят очень громко, некоторые снуют от одной группы к другой или уединяются по двое-по трое на скамейках и железных стульях, расставленных в парке, и только потом возвращаются к своим... Это напоминает огромный школьный двор во время перемены, когда ждешь не дождешься звонка, который положит конец суете и гудению, оно нарастает с каждой минутой и оглушает тебя. А звонка все нет и нет.

Высокий брюнет по-прежнему держит женщину под руку. Его спутник снимает пиджак. Они все идут, на них на бегу налетают люди, мечущиеся в поисках друг друга или своей группки, которая, стоило им отойти, распалась и смешалась с остальными.

Двое мужчин и женщина останавливаются у террасы кафе "Реставрация". Терраса переполнена, но - о чудо! - из-за столика вдруг встают пять человек, и они в изнеможении падают на плетеные стулья. Они смотрят, оцепенев, на людей у казино.

Парк заволакивает туманом, лиственные своды задерживают его, и он густеет, словно пар в турецкой бане. Этот туман проникает в легкие, постепенно размывает силуэты толпящихся у казино, поглощает их болтовню. Пожилая дама за соседним столиком разражается рыданиями и, всхлипывая, повторяет, что граница перекрыта в Андае.

Голова женщины покоится на плече высокого брюнета. Ее глаза закрыты. Она спит младенческим сном. Мужчины улыбаются друг другу. И снова смотрят на людей, стоящих у казино.

Полил дождь. Муссонный ливень. Он насквозь пронзает пышную листву платанов и каштанов. Люди у казино, натыкаясь друг на друга, спешат укрыться под стеклянными навесами, а сидевшие на террасе торопливо проталкиваются внутрь кафе.

Только двое мужчин и женщина не двинулись с места - зонтик над столом защищает их от дождя. Женщина по-прежнему спит, уткнувшись щекой в плечо высокого брюнета, он смотрит отсутствующим взглядом прямо перед собой, а его приятель рассеянно насвистывает мелодию "Tu me acostumbraste".

35

Из окна видна большая лужайка, огибающая ее аллея усыпана гравием. Она полого поднимается к дому, в котором я нахожусь и который напоминает мне белокаменные особняки на берегу Средиземного моря. Только поднявшись по ступенькам на крыльцо, я разглядел надпись серебряными буквами, украшавшую парадный вход: "Коллеж Луизы д'Албани".

Внизу, в конце лужайки, - теннисный корт. Справа ряд берез и бассейн, но вода в нем спущена, а трамплин полуразрушен.

Он подошел ко мне и стал рядом, у окна.

- Увы, месье... вынужден вас огорчить... Все архивы коллежа сгорели... Все без остатка...

Мужчина лет шестидесяти, очки в светлой черепаховой оправе, твидовый пиджак.

- В любом случае мадам Жаншмидт не дала бы разрешения... После смерти своего супруга она и слышать не желает о коллеже Луизы.

- Может, где-нибудь завалялись старые фотографии, сделанные во время занятий? - спрашиваю я.

- Нет, месье. Повторяю вам, все сгорело...

- Вы долго работали в коллеже?

- Два последних года его существования. Потом наш директор, месье Жаншмидт, умер... Но коллеж был уже не тот, что раньше...

Он задумчиво посмотрел в окно.

- Мне, как бывшему ученику, приятно было бы обнаружить какие-нибудь следы, - говорю я.

- Я понимаю. Увы...

- Что же будет с коллежем?

- О, все продадут с молотка.

Он обвел небрежным жестом лужайку, корт и бассейн за окном.

- Хотите взглянуть в последний раз на классные комнаты и дортуары?

- Нет, не беспокойтесь.

Он вынул из кармана пиджака трубку и сунул ее в рот. Мы по-прежнему стояли у окна.

- А что было в том деревянном здании, слева?

- Раздевалка, месье. Там переодевались для спортивных занятий...

- Ах да...

Он набил трубку.

- Я все забыл... Мы ходили в форме?

- Нет, месье. Только на ужин и в воскресные дни был обязателен темно-синий блейзер.