Умеющая слушать

Матс кивнул. Мало-помалу Лильеберг успокоился, и зрителя своего позабыл, и простил ему вторжение, а там и мотор наладил.

Правда, чаще всего Матс отирался на берегу, в лодочной мастерской. В его неискоренимой медлительности таилось огромное, терпеливое старание, можно было спокойно доверить мальчишке мелкую работенку, он всегда выполнял порученное. Обыкновенно о его присутствии вообще забывали. У Лильебергов Матс занимался всякой скучищей – головки болтов запрессовывал, шлифовал. А иной раз возьмет вдруг и исчезнет – может, соседям что обещал, может, в лес пошел и слоняется там без дела. Кто его знает. Рабочее время Матсу Клингу никто не устанавливал, он приходил и уходил когда вздумается, потому-то и с почасовой оплатой ничего не получалось. Лильеберги платили от случая к случаю, на глазок и совсем немного. Считали, что работа для него прежде всего игра, а платить за игру совершенно излишне. Порою Матс долго не появлялся, и никто знать не знал, да и не интересовался, где он.

Когда мороз усиливался, работать не имело смысла, на зиму мастерскую не утепляли, а печного жара только-только хватало, чтоб не закоченели руки. Братья запирали сарай и шли домой. Но с той стороны, где лодки спускали на воду, ворота закрывались всего-навсего на щеколду, открыть которую было легче легкого; Матс мог выйти на лед поудить треску, а когда берег обезлюдевал, возвращался в мастерскую. Иногда мальчишка возобновлял свою прерванную работу, большей частью настолько мелкую и незначительную, что никто даже не замечал, сделана она или нет. Обычно же он просто неподвижно сидел в тихих снежных сумерках. Он никогда не мерз.

6

Эдвард Лильеберг снова сбегал на лыжах в город за почтой и продуктами, и снова Катри Клинг сказала, что отнесет почту фрёкен Эмелин. Она не просила, ничего не объясняла – давай, мол, письма, и все тут. В точности как брат, стояла и ждала, когда он уступит.

– Ну ладно, – сказал Лильеберг, – бери. Только помни: отныне ты в оба следишь за всем, что касается платежей. Чтоб ни один квиток не потерялся! Когда же старая фрёкен все подпишет да свидетели все заверят, вот тогда я сам получу деньги и выдам их ей, по счету, до последнего пенни.

– Ты меня удивляешь, – ледяным тоном процедила Катри. – Когда это ты видел, чтоб я небрежничала с расчетами?

Лильеберг немного помолчал.

– Извини, ляпнул сгоряча, не подумавши. В сущности, больше тут некому доверить такие дела. – И он добавил: – Конечно, мало ли что про тебя болтают, но в честности тебе никак не откажешь.

Катри вошла в лавку, и тотчас ее захлестнула волна бессильной ненависти хозяина.

– Я иду с почтой к Эмелинше. Она не звонила? Может, что-нибудь захватить надо?

– Нет. Эмелинша готовить не умеет, на консервах сидит. А вообще-то, Лильеберг привез почки.

– Сами их и ешьте, – сказала Катри, – и почки ешьте, и печенку, и легкое сколько влезет, но перестаньте делать гадости человеку, который не может себя защитить.

– Ну почему же гадости? – воскликнул лавочник с непритворной обидой. – Я всю деревню снабжаю, и никто еще не говорил, что я…

Катри перебила его:

– Пачку спагетти, коробку бульонных кубиков, два гороховых супа, в маленьких банках, и кило сахару. Это я заберу с собой. Запишите на ее счет.

Лавочник сказал тихо-тихо:

– Это ты делаешь гадости, ты злюка.

Катри опять прошлась вдоль полок.

– Рис, – сказала она. – Который быстро разваривается. – И добавила: – Не выставляйте себя на посмешище. – Это были те же равнодушно-уничтожающие слова, что некогда пережгли в ненависть его вожделение; женщина словно бросила команду собаке.

На сей раз, подойдя к «Большому Кролику», Катри велела псу ждать на заднем дворе. Анна Эмелин видела, как она шла по косогору, и отворила тотчас же; после первых торопливых учтивостей хозяйка смущенно замолчала. Катри сняла сапоги, с сумкой в руках прошла на кухню.

– Я не стала брать свежее мясо, только консервы захватила, которые легко готовить. Лильеберг нынче после обеда почту привез.

– Вот здорово! – с облегчением воскликнула Анна, и возглас ее относился не к письмам и не к консервам, она попросту обрадовалась, что эта странная особа наконец сказала хоть что-то, о чем можно завести нормальный, человеческий разговор. – Вот здорово!.. Удобная штука – консервы, особенно в маленьких баночках, они не портятся… Я уже рассказывала вам, с этим свежим мясом одно беспокойство, оно ведь плохо хранится, понимаете? Тут как с цветами, в известном смысле берешь на себя ответственность, верно? То им мало воды, то много чересчур, не угадать.

– Да, не угадать. Но у вас здесь слишком жарко. А цветы не любят жары.

– Может быть, может быть, – неуверенно заметила Анна. – Не знаю почему, только все думают, будто у меня есть комнатные цветы…

– Понятно. Цветы, дети и собаки.

– Простите?

– Вам бы следовало любить цветы, детей и собак. А вы, надо полагать, их не любите.

Анна подняла голову, метнула на Катри испытующий взгляд, но широкое, равнодушное лицо гостьи было непроницаемо.

– Своеобразная мысль, фрёкен Клинг, – весьма твердо проговорила она. – Идемте в гостиную. Хоть вы и не поклонница кофе.