Умеющая слушать

– Вот то-то и оно. И никакой компенсации ему не платили. Государство определенно выставляло его дураком, а он и понятия не имел, так что теперь вы квиты.

Примеры проницательности Катри Клинг можно было бы множить и множить. На ее собственный, особый лад все как будто бы сходилось. Ну а если кто сомневался насчет важных документов и был не в меру придирчив, мог и у городского юриста все проверить. Впрочем, тот ни разу еще не поставил выводы Катри под вопрос.

– Ну и умная же бестия! – говорил он. – И где она только этому научилась?

На первых порах деревенские пытались платить Катри за труды, но она принимала такие поползновения в штыки, и в конце концов никто уж и заикнуться не смел о вознаграждении. Странное дело, человек, который так хорошо умел понять людские трудности, не имеющие отношения к его обыденной жизни, был совершенно не способен ладить с окружающими. Молчание Катри всем портило настроение, она лишь отвечала на конкретные вопросы, а просто так с ней не потолкуешь. Но что хуже всего – при встрече она даже не улыбнется и к разговору не поощрит, ничегошеньки от нее не добьешься, хоть тресни.

– И зачем вы туда ходите? – говорила старая хозяйка усадьбы Нюгорд. – Ведь на себя не похожи возвращаетесь. Дела-то свои приводите в порядок, да только потом никому больше не верите. Оставьте вы девчонку в покое и старайтесь быть помягче к ее брату.

Они, конечно, спрашивали иной раз, как там Матс, но даже это не прибавляло Катри дружелюбия, она только глядела мимо них своими желтыми глазами-щелочками, роняла: «Спасибо, неплохо», и люди шли прочь с ощущением, что угодливо суетились и вели себя не слишком достойно. Вот и стали приходить исключительно по делу и спешили побыстрей распрощаться.

5

Неутихающий снегопад погрузил деревню в мутные сумерки – ни вечерние, ни утренние; и люди от этого впали в хандру. То, что, бывало, делалось с охотой, теперь обернулось тяжкой повинностью. Эдвард Лильеберг ходил мрачный, туча тучей. Как закроешь мастерскую, только и остается идти домой, и все четверо братьев Лильеберг шли домой, стряпали, потом слушали радио, и вечера тянулись долго-долго. Эдвард Лильеберг решил сделать профилактику автофургону, обычно это поднимало настроение. Да оно и неплохо, чтоб машина была на ходу, когда общинное начальство соизволит наконец расчистить дороги. В прежние годы он возил школьников в город, и платили за них по весу, за килограмм, теперь же в деревне была своя школа, подготовительные классы, а детей постарше пристраивали где-нибудь в городе на квартиру, да и было их теперь немного. Но лавочник, которому принадлежал автофургон, внакладе отнюдь не оставался: местные власти оплачивали и перевозку газовых баллонов из деревни к маяку, и доставку почты, и бензин. Чуть не каждый раз, подсчитывая Лильебергово жалованье, лавочник принимался стонать, какая обуза для него – служить обществу. А Эдвард Лильеберг почему-то привык смотреть на фургон как на свою собственность. Это был «фольксваген» зеленого цвета. Единственный автомобиль в Вестербю.

Он включил свет и натянул шапку поглубже на уши – в гараже было куда холодней, чем на улице. Работа с машиной требовала уединения, посторонним тут совершенно нечего делать, а в дверях опять этот мальчишка, ишь, стоит себе ждет и на Лильеберга таращится, словно бы укоряет. И Лильебергу совестно. Не то перед самим мальчишкой, не то перед сестрицей его – и за какие такие грехи эти двое на нашу деревню свалились? Ну почему, почему нам нельзя жить, как все живут?.. Лильеберг круто повернулся и сказал:

– Опять ты здесь. Да ведь в автомобильных моторах тебе нипочем не разобраться!

– Знаю, – кивнул Матс, – не разобраться.

– Ты от Нюгордов, что ли? Дрова рубил?

– Ага.

– А здесь тебе что нужно? Помочь охота?

Матс не ответил. Каждый раз одно и то же. Прокрадется в гараж и топчется без дела, молчком, а Лильебергу от этого не по себе, прямо мороз по коже – и браниться вроде ни к чему, и на работе не сосредоточишься, все идет вкривь да вкось, вот почему Лильеберг только сказал:

– Дело тут сложное, и болтать мне с тобой недосуг.

Матс Клинг кивнул, но с места не тронулся. До чего же похож на сестру, физиономии у обоих плоские, приплюснутые. Только у этого глаза голубые. Сестра каким-то образом вечно оказывалась тут как тут, а братишка выглядывал у нее из-за спины, и было просто невмоготу иметь ко всему этому касательство. Эдвард Лильеберг совершенно выбился из сил и в конце концов сказал:

– Если хочешь, прибери здесь маленько, а то стоишь тут над душой…

Мальчишка начал уборку, начал до ужаса медленно, методично, с дальнего угла, и пошел к двери, переставляя и двигая вещи, заметая в кучки мусор, почти бесшумно, но не вполне, казалось, будто за стеной шебаршит крыса – шорох и тишина, царапанье, шелест и опять тишина. Лильеберг оглянулся и крикнул:

– Ладно, хватит! Иди-ка сюда. Стань так, чтобы я тебя видел. Я, значит, чиню машину, а ты гляди да примечай, что я делаю. Хотя всерьез тебе, конечно, не выучиться, и объяснять я ничего не собираюсь. Поэтому с разговорами лучше не лезь.