Умершие в мире живых. Европейские исследования

На рассвете 2 ноября дети, согласно традиции, и сегодня получают в дар «от мертвых» особую корзину, lu cannistru, наполненную антропоморфными сластями – pupi/pupiddi

(сиц. «куколками» – фигурками человечков из сахара, марципана или медового теста), а также определенными фруктами: гранатами, в свежем виде обладающими исключительно «смертной» коннотацией, сушеным инжиром, каштанами, грецкими и лесными орехами. Если достаток семьи позволяет, то, помимо этого, раз и навсегда установленного минимального «пищевого набора», в корзину кладут дополнительные лакомства: сласти, конфеты, различные сухофрукты. Наряду с корзиной дети получают также и разнообразные «непищевые» подношения, якобы переданные им мертвыми. Но если дарение игрушек, обуви, украшений, денег представляет собой сугубо городское и относительно недавнее явление (традиция подносить непищевые дары фиксируется с XVII–XVIII вв., с этого же времени в Палермо функционирует и Ярмарка Мертвых, Fiera dei Morti, где в изобилии выставлены на продажу лакомства, игрушки и прочие предписанные традицией дары детям), то подношение съестного относится к числу архаичных обычаев.

С корзиной в руках ребенку предписывается обойти всех родных в доме с фразой-формулой: Talìa ca beddi morti chi mi purtaru

! (сиц. «Гляньте-ка, каких красивых “мертвых” мне принесли!»); «мертвыми», в соответствии с традицией, он именует лакомства из корзины. На это взрослым предписывается отвечать следующей фразой: ‘I morti ti portà ‘i morti! (сиц

. «Мертвые прислали тебе “мертвых”!»). И если после возвращения с кладбища взрослые допускаются традицией до поглощения любой пищи, стоящей на поминальном столе, то дети, в отличие от них, mancuianu ‘i morti – едят только «мертвых», содержащихся в корзине.

Примечательно, что в сценарии этого ритуала фигурируют идентичные термины: «мертвые» – это предки, донаторы, но «мертвые» – это также сами подношения, обрядовая пища. Расшифровка этой омонимичности становится возможной в контексте анализа мифологической основы локальных обрядов поминовения, в частности, А. Буттитта подчеркивает, что «сласти предназначены не детям, но предкам. Таким образом, мы имеем дело с самой настоящей трапезой, организованной в честь усопших» (Buttitta 1996: 245–246). Из этого вытекает, что в контексте народных верований речь идет об идентификации не только донаторов и даров, но и донаторов и адресатов, а также и об инверсии между ними, поскольку становится очевидным, что поедающие «мертвых» дети олицетворяют собой «мертвых» предков. Таким образом, «мертвые» как пища поедаются детьми-«мертвыми» в рамках обрядового обмена, символизирующего единство живых и усопших, который, в соответствии с древними традициями, присутствует в народной культуре, частично «скорректированный» идеологическими и нормативными канонами католицизма.

К такому выводу приходят многие исследователи, анализирующие роль детей (а наряду с ними и нищих, обездоленных, калек, которым в Сицилии еще недавно в День поминовения также раздавали дары, преимущественно пищевые) как знаковых фигур и носителей инаковости: дети призваны воплощать мертвых – реальных и символических адресатов пищевых подношений, объектов пищевой редистрибуции, сотрапезников, с которыми символически разделяется трапеза в целях магического обеспечения будущего богатства (Buttitta

1996: 245–255; Lombardi Satriani, Meligrana 1996: 139).

Причины избрания детей на эту роль, отнесение детей и умерших к сходным классам, обладающим тем не менее противоположной полярностью, детерминированы самой природой древних верований. Так, «…ребенок не только ближе к смерти, чем взрослый, ввиду того, что он ближе к рождению, а следовательно – к границе с небытием», но и потому, что бóльшая приближенность детей к смерти обусловлена их повышенной уязвимостью: «на протяжении тысячелетий… ребенок, наряду со стариком, был тем, кому угрожает смерть» (Jesi 2013: 35).

А. Буттитта пишет: