Умные парни (сборник)

Пока Джебраила за его пристрастие к науке уважают лишь соседи в селе Яникой. Но он абсолютно уверен, что заставит говорить о себе все академии. Когда мир ознакомится с книгой Базиева, все другие книги, предвидит автор, пойдут в макулатуру, а на основе его труда будет написана новая 10-томная единая теория поля. 10-томная потому, что у Ландау и Лившица тоже было столько томов.

Этот прогноз, конечно, нетрудно оспорить. Зато безошибочно можно предсказать другое. В ответ на эту заметку известный ниспровергатель лженауки академик Г. из того же ФИАНа напишет гневную отповедь. Нельзя, укажет он, пропагандировать шарлатанов и принижать святое предназначение науки.

Мы стараемся сеять разумное и вечное. А пишем об ученом-самоучке Джебраиле Базиеве не потому, что прельстились научной ценностью его изысканий. Пусть с наукой ученые разбираются. А замечательным кажется сам факт пятнадцатилетнего тайного корпения над ученой книжкой и ее дальнейшее опубликование. Раньше изобретатели донимали все инстанции от ЦК до министерств с требованием немедля признать их Эйнштейнами и Дарвинами. Теперь все решается иным, экономическим чином: сочинил – нашел деньги – издал – жди признания…

Кто-то сошлется на мудреца: упражнения лучшего танцмейстера в химии неуместны, советы опытного астронома в танцах глупы. Но ведь теория Базиева безобидна отсутствием у ее автора намека на агрессивность. В конце концов, поэт или художник могут всякое для самовыражения насочинять и осуждению не подлежат. Наука не менее увлекательна и духовно богата, чем искусство. Почему же отказывать дилетанту-фермеру в радости писать формулы и для собственного удовольствия придумывать революционные физические модели? Кому надо превращать науку в мрачный храм для обращенных?..

Но может, польза пойдет от всеобщего изумления. В какой еще стране человек способен полжизни по ночам сочинять тайный труд, а потом издать его, заложив все свое имущество? Такие чудаки, как Джебраил Базиев, заставляют прожженных материалистов с Запада смотреть на Россию разинув рот.

ФИЛОСОФ ИВАН ШАРАПОВ. МЫСЛЬ АРЕСТОВАТЬ И ОСТАНОВИТЬ НЕЛЬЗЯ

В XIX столетии считалось, что русский интеллигент должен отслужить в армии. В конце века ему полагалось отсидеть в темнице. А в советское время в «набор» интеллигента вошло знакомство с психиатрической клиникой. Ивану Прокофьевичу Шарапову за свою 90-летнюю жизнь пришлось испить из каждой чаши…

В 1930 году Максим Горький, пребывавший в солнечном Сорренто, получил письмо от студента Среднеазиатского индустриального института Ивана Шарапова. Молодой коммунист как на духу высказывал человеку, о котором знал только то, что тот является великим пролетарским писателем, свои самые сокровенные мысли. Вырождение советского общества, бюрократизм, мещанство, разложение партии и комсомола. Что любопытно: о том же писал сам Горький в своих ставших известными десятилетия спустя «Несвоевременных мыслях».

Но писатель должен блюсти молодежь, особенно если письмо через столько границ, столько рук прошло. И Горький пишет своему наивному корреспонденту: «За такие слова, сказанные в наши дни, в нашей стране, следовало бы философам – подобным Вам – уши драть! Люди, подобные Вам, должны быть удаляемы от молодежи, как удаляют прокаженных. Наша молодежь живет и воспитывается на службу революции, которая должна перестроить мир. Уйдите прочь от нее, Вы больной и загнивший». Но самое главное: «Предупреждаю Вас, что письмо Ваше я сообщу в агитпроп. Я не могу поступить иначе».

После такого предупреждения Иван Шарапов счел за лучшее не испытывать судьбу и на тринадцать лет ушел с геологами в сибирскую тайгу, участвовал в открытии множества месторождений – и золотых, и урановых. Но печать прокаженного на нем стояла, и опасность ареста витала постоянно, как только проезжал большие города. Слегка смилостивились, кажется, лишь перед войной, когда Шарапов во главе экспедиции открыл архиважные для авиации пьезокварцевые жилы на Полярном Урале.

На Иванах земля держится

Доктор геолого-минералогических наук Шарапов с предельной точностью вычислил, сколько времени ему потребуется для завершения начатого исполинского труда. Еще не менее десяти лет уйдет, пока в многотомной истории гуманизма не будет поставлена последняя точка. Пока закончена история Древнего мира и пишется история Средневековья. Сто лет – достойный рубеж, далее которого Иван Прокофьевич не заглядывает.