Умные парни (сборник)

Но из песни слова не выкинешь – идея центрифуги для обогащения урана, как и идея атомной бомбы, была высказана инженерами в фашисткой Германии. В 1946 году в Сухумском физико-техническом институте начала работу группа немецких военнопленных инженеров в количестве ста человек под началом одного из руководителей компании «Сименс» доктора Макса Штеенбека, в которую входил механик люфтваффе и выпускник Венского университета Гернот Циппе. По воспоминаниям Штеенбека, его группа зашла в тупик. Инженер Сергеев, как когда-то находил слабые места у «Тигра», увидел слабое место в конструкции немецких центрифуг. Штеенбек писал: «Идея, достойная того, чтобы исходить от нас! Но мне она в голову не приходила».

Макс Штеенбек работал в лучших советских НИИ, потом вернулся в ГДР, возглавлял работы по ядерной тематике, стал вице-президентом Академии наук ГДР, иностранным членом АН СССР. Гернот Циппе после освобождения оказался на Западе и обнаружил, что даже США сильно отстали от СССР. Циппе запатентовал свою конструкцию, но американцам она показалась утопической. Лишь в 1970-х годах, через 20 лет после советского прорыва, патент Циппе был реализован концерном URENCO. Гернот Циппе до конца жизни симпатизировал СССР, выступал за мирный атом и высказывал сожаление, что его центрифуги неведомыми путями удалось получить Пакистану. А теперь еще и Ирану…

Кризис и обогащение

Нынешний директор Точмаша Юрий Замбии – в точности советский директор. Он много курит, часто говорит по мобильному телефону, а без телефона говорит, как рубит. Директор пытается сохранить «социалку», строит жилье и выступает за пунктуальное исполнение планов. Пересмотр договоров из-за кризиса Замбии презрительно называет «дрыганьем» и считает, что дрыганье до добра не доведет. Кризиса, так говорит директор Замбии, не будет, если честно выполнять контракты. Кроме того, ему не по душе, что мы продали пусть даже устаревшие заводы по обогащению Китаю.

«Я государственный человек, – голос Замбина рассекает сигаретную завесу. – И я бы с удовольствием не для Китая работал, а выполнял оборонные заказы для России. Для меня личная выгода позади, это мелочи. И для экономики лучше самим на продажу обогащать уран, чем заводы продавать. Жалко, что идея Международного центра по обогащению урана в Ангарске не нашла отклика у иностранцев».

Самая большая боль для государственного человека Замбина – исчезновение в 1990-е годы, в эпоху экономического лихолетья, крупных и уникальных заводов, некоторые из которых просто стерты с лица земли. Кстати, в 2004 году в Перми стал банкротом и растворился крупный машиностроительный завод им. Октябрьской революции, который вырос из эвакуированного во время войны филиала Точмаша.

«Я не считаю, что государственное управление менее эффективно, чем частное, – рубит директор. – Государство заводы строит, а частник часто разрушает. Наше дело – государственное. Мы чувствуем себя увереннее, чем приватизированный ГАЗ, который в 1990-е годы отказался от производства центрифуг, понадеявшись на рынок. И меня совсем не тяготит, что за границу я могу выехать только по разрешению министра. Мне в России не в тягость».

Волею судеб завод «Точмаш» расположен на уникальном в российской истории месте. Это Ярилов, он же Федоровский холм. При основателе города князе Владимире, который через два года после киевского крещения стал крестителем местного населения, на этом холме была сооружена обитель, выросшая потом в Федоровский монастырь по имени первого Суздальско-Ростовского епископа. Кто-то не замедлит сказать, что сие есть свидетельство высшего перста, который указал намоленное место. Не углубляясь в религиозные дебри, должен признать, что лично мне тот факт, что механизм под дикими нагрузками может работать без остановки 30 лет, кажется чудом посильнее всех прочих явлений и проявлений.

ТЕРМОЯД В НЕНАСТОЯЩЕМ ГОРОДЕ

Гроб Магомета мог бы летать между секретным заводом и памятником русской водке

В поезде, который следует в город Глазов, мужчины пьют водку не закусывая и читают газету с леденящим душу названием «За решеткой может оказаться каждый». В вагоне-ресторане по телевизору показывают концерт Шафутинского, и мужчины, отложив газету, задумчиво подпевают: «Эх, наколка, наколка, наколочка…» Выпив последнюю рюмку, эти добрые люди делают попытку ущипнуть официантку, а потом грузно падают в проход. Поезд сопровождает наряд сердобольных милиционеров, которые относят рухнувших мужчин на их место в вагоне. Ночью мужчины, едущие в город Глазов, храпят так, что своими руладами затмили бы духовые инструменты симфонического оркестра. Случайные попутчики выходят из купе и стоят, прижавшись лбом к холодному стеклу.