Умри, старушка!

Сегодня — последний день. Последний в неделе, последний день отдыха. Завтра — на РАБоту. Мое первое утреннее дело — выставить вчерашнюю Лолиту местного разлива. Ночью я ее изрядно помял: лицо у нее с синеватым отливом, тушь по-упыриному размазалась вокруг глаз. Она уже не хочет быть взрослой, и дует губы, как обиженный ребенок. Да она и есть ребенок (малолетка — дура-дурой), только с выдающимися сиськами, и сейчас она их усиленно выпячивает, надеясь размягчить мое каменное сердце. И ей это даже удается — я раскрыл книжку, лежащую у телефона, и записал ее номерок. Такие сиськи не должны уйти из моей жизни бесследно. Недостаток (временный, надо полагать) умения она с лихвой компенсировала энтузиазмом. Шлюшка маленькая… Наконец, я дотаскиваю ее до прихожей, и она упархивает получать ремня от папы.

Второе утреннее дело — погладить рубашку, галстук, брюки. И аккуратно развесить все до завтра. Отдых и лечение моральных травм удались на славу, и завтрашнее ярмо даже не вызывает обычной тоскливой тяжести под сердцем. Завтра я поболтаю с Ирмой, в ланч-тайм выйду дернуть пивка с компьютерным маньяком Витей. Может, позвонит какой-нибудь такой же бедолага, запертый в Городе РАБотой, и образуется компашка на вечер. На самом деле, я с такой нехарактерной щепетильностью отнесся к вопросу подготовки к выходу в офис потому, что заняться больше нечем. За последнюю неделю я уже выжрал столько (см. гл. 1–9), что бухать дальше нету ни малейшего желания.

Итак, я пью чай, смотрю ящик, читаю одновременно несколько книг, брожу по норе, посыпая ее пеплом. По ящику — пурга, то же самое — на радио. Все хорошие СиДи — в отдаче или в проебе, книжки — все помню наизусть. Я захотел было смастерить обед, просто для развлечения, но холодильник оказался девственно пустым, с одной только бутылкой легкого пива на дверце. Жрать, на самом деле, и не хотелось, а пиво… Ну, I пусть будет пиво. Я упал в кресло, поставил рядом телефон и стал посасывать доброе пивко, все [глубже погружаясь в анабиозное состояние, из которого меня и вывел телефонный звонок. Я потянулся к трубке, но на какую-то секунду рука замерла над аппаратом.

Много позже, когда я вспоминал эту секунду своей жизни, мне (как тогда, на Патриарших) на ум приходила «М&М». Эпизод, где Пилат Золотое Копье впервые увидел Га-Ноцри. Тогда в его больной голове зашумело одно слово, которое Пилат, бедолага, не смог расшифровать. То же, приблизительно, произошло и со мной, когда заверещал телефон. Даже, сдается мне, что звоночек в голове зазвенел еще за секунду до первого телефонного звонка.

Кожа на затылке шевельнулась, ладони стали влажными. Я выругался (заснул-таки!) и взял трубку, уронив при этом пачку сигарет.

— Зига Зага!!!!!

— Спайк, ты? — это звонил Лебедь. Такой голос может быть только у Лебедя. Старина… В прошлом году ему в махаче на дерби зарядили по горлу. Когда Лебедя выписали из больницы, у него мгновенно появилось новое погоняло. Голос его раз и навсегда стал напоминать звук… Не знаю точно чего, но очень противный звук. Отсюда и погоняло: точно такой же голос у одного генерала, звезды ТВ-экрана.

— Как щщи, нах?

— Бессипа, нах! — я легко подстраиваюсь под его манеру трепа, она мне в кайф.

— Стос, нах! Ты че-нить учиняешь в текущем дне?

— А это зависит… Что вы, молодой человек, имеете мне предложить? — всю последнюю неделю я плюю в потолок, а единственная акция, в которой я участвовал, для меня закончилась (см. гл. 4–6), не успев начаться.

— но как-то неохота в этом признаваться. Я как бы набиваю себе цену, и тут же понимаю нелепость такого поведения. Эти парни ЗНАЮТ всем и вся НАСТОЯЩУЮ цену. В том числе и мне.

— Хоть щаз! — и слышу, что говорю это с облегчением. — Аргументы?

— Да, на говне *.

(*Двд приятеля подчеркнуто разговаривают на уумаанском сленге. И весе последующим текст (до конца. 16 шеи) изобилует прямым и скрытым цитированием культошх хулиганских книжек. (Фут&'оленая Фабрика, Заводной Апельсин и пр.). Сюда же следует отнести и (стреляющиеся ниже пропуски в именах собственных.)

— Ну и ладушки, — Лебедь забивает мне стрелу.

Повесив трубку, я побежал в спальню, натянул джины и рубашку и опустился на колени перед диваном. Запустил в темноту руку, пошарил, и пальцы нащупали прохладный металл. I Сжал кулак, и железо комфортно село в ладонь.: Я вытащил уже вооруженную руку и, все еще I стоя на коленях, отряс с рукава пыль. Мне пришла в голову забавная мысль, я улыбнулся, | Сколько, интересно, молодых бойцов сейчас опускаются на колени и выуживают что-нибудь из нычек — по всей Москве? Выглядит, как ритуал коленопреклонения перед Богами Войны, Отчасти оно так и есть.

Я иду в прихожую, сую кнаклдастер в карман, голову — в бейсболку, ноги — в кроссовки, Подумал — бейсу снял, а кроссы сменил на Д-р Мартене. «Так-то лучше», — улыбнулся в зеркало молодому хулигану. Зазеркальный беспре-делыцик подмигнул в ответ.