Унесенные за горизонт

Вот она правда, думала я. Он любит свою жену. Какую же глупость я допустила, поддавшись своему чувству! На что я могла рассчитывать? Даже в забытьи страсти он ни разу не назвал меня «женушкой», как с первой минуты меня именовали и Лазарь, и Алексей. Может быть, впервые в жизни я испытала жестокую ревность. Но взяла себя в руки и постаралась хотя бы внешне остаться спокойной и рассудительной. Наблюдая его растерянность и отчаяние, стала придумывать, как помочь. И вдруг меня осенило:

― Послушай, обратись к Юдину Ему нужны редакторы, а ты все-таки бывший старший редактор Гостехтеориздата. Скажи о желании вернуться на прежнюю работу, вот увидишь, он ухватится за это. И договорись, что на работу выйдешь не раньше, чем через две недели. Вот и время, чтобы съездить за женой и сыном.

― Да, это выход! ― обрадовался он. ― Какая же ты у меня умница!

Ваня созвонился с Суворовым, и тот, не подозревая подвоха, разрешил прийти попозже. Как всегда, из дома вышли вместе; у Художественного проезда я свернула к МОГИЗу, а Ваня побежал к «Охотному ряду», чтобы побыстрее добраться до Орликова переулка, где помещался ОГИЗ. Юдин принял его, согласился на все условия и тут же написал письмо на имя начальника Отдела пропаганды и агитации Г. Ф. Александрова с просьбой уволить И. В. Кузнецова в порядке перевода в ОГИЗ на должность редактора.

Сразу после обеда Александров вызвал к себе Суворова. Что услышал Сергей Георгиевич ― неизвестно, но в отдел он возвратился очень возбужденным и срочно вызвал Кузнецова к себе. Суворов потребовал, чтобы Иван Васильевич немедленно отказался от слова, данного Юдину. Ваня объяснил, что иного выхода у него не было ― с Леной случилось несчастье, и отправиться к ней на выручку он мог только таким способом. В результате договорились, что Суворов выхлопочет для Ивана Васильевича срочную командировку, а уже по возвращении они обсудят вопрос о дальнейшей работе.

Ваня уезжал на следующий день. Его радость была беспредельна, и он изливал ее на меня. Бурные ласки сменялись нежными поцелуями, но я изо всех сил старалась остаться внутренне холодной. Мне надо было преодолеть и свою страсть, и свою безумную боль от сознания предстоявшей потери. Гордость не позволяла спрашивать у него, что же будет с нашими отношениями дальше. Да и зачем? Он так радовался своему отъезду, скорому свиданию с женой и сыном! Надо было делать выводы самой. И я их делала... И с сожалением и горькой радостью к утру констатировала: «Я спокойна». Меня почти не трогали ни его ласки, ни слезы на глазах. Он почувствовал мое состояние.

― Поверь, я люблю тебя так, как никого в жизни не любил, ― прошептал он. ― Лишь долг и ответственность заставляют меня оставить тебя.

― Не надо слов, ― нервно прервала я его. ― Мы оба люди ответственные, у каждого есть свои обязанности. Я это отлично понимаю. О том, что было, не жалею. И не стоит больше ни о чем говорить. Давай, собирайся!

Я все же ждала каких-то возражений, но он смолчал. Поднялся с постели, пошел в ванную. Я убрала комнату, приготовила завтрак, бутерброды в дорогу...

Так, почти молча, отправились на вокзал. До отхода поезда оставалось еще время ― мы нестерпимо долго прохаживались по платформе Казанского вокзала и перекидывались малозначащими фразами. Ваня пытался поймать мою руку, но я тут же выдергивала ее, как будто стеснялась.

Наконец подали состав. Зашли в вагон, сели рядом, но я чувствовала, как внутреннее сопротивление, взращенное за ночь, все больше отдаляет нас друг от друга...

Подали сигнал к отправлению. Ваня проводил меня к выходу, крепко прижал к себе и поцеловал. На платформе я встала перед его окном. Он неотрывно смотрел на меня, а когда поезд тронулся, высунулся из окна и громко крикнул:

― Я буду писать тебе с дороги!

Едва удержалась, чтобы не крикнуть: «Зачем?» ― но, как полагается, помахала вслед поезду платочком

Он мой!

Я решила вычеркнуть Ваню из своей жизни. Но это оказалось непросто ― то и дело я обнаруживала, что снова думаю о нем; стараясь покончить с ненужной любовью, попыталась разбудить прежнее чувство к Алексею.

Да, много хороших мгновений мы с ним пережили; эти воспоминания грели душу и помогали, казалось мне, справиться с болью потери. Я перечитывала Алешины письма, полные нежности, страха перед разлукой и заклинаний «беречь нашу любовь». Не сберегла. Он писал о нашей будущей жизни, строил планы и, в отличие от Вани, в самых черных красках рисовал свою жизнь с Ритой...

Однако попытка разбудить чувства к Алеше не удалась. Да, я виновата перед ним, но не больше ― любви к нему в своем сердце, как ни старалась, найти уже не могла. Да, я была благоразумна ― Алеша так ревнив и обидчив! ― и долг перед солдатом не позволил мне сообщить горькую правду о моей «измене», но что в том толку? Чувство к Ване не оставило места другим. Совесть успокаивало лишь то, что благодаря моим хлопотам Мусатов находился сейчас в полной безопасности, служа в редакции газеты Ташкентского военного округа[71].