Унесенные за горизонт

Заметила удивленный взгляд Головина и покраснела.

― Да, вчера, я вел себя невежливо, за что и прошу прощения, — сказал Иван Васильевич и галантно поцеловал мне руку. За соседними столиками засмеялись; Головин тоже собрался было отреагировать колкостью, но, перехватив быстрый и жесткий взгляд Ивана Васильевича, осекся.

Иван Васильевич быстро расправился с обедом, и мы вышли на улицу, в сквер, ― до сеанса оставалось время.

― Только в апреле небо бывает таким пронзительно синим, ― сказал Иван Васильевич. Он сорвал с дерева набухшую почку, раздавил ее пальцами, поднес к носу. ― Голова кружится, такой запах! Хотите?

Он отломил от ветки еще одну и протянул мне.

Я взяла этот крохотный, еще не созревший зачаток с тем же чувством, с каким берут розу. Размяла пальцами, вдохнула острый пряный аромат.

― Как называется это дерево? ― спросила я.

― Может, липа? Но уж точно не береза! ― засмеялся Иван Васильевич и вдруг задумался. ― Неужели весной немцы снова рванутся к Москве?

Фильм о Сталинградской битве, о нашей победе над немецкой армией, вызвал долгие аплодисменты зрителей. Покричали даже «ура» ― и фронтовикам, и киноработникам, снявшим этот фильм в самом пекле войны, под пулями и осколками. Запомнился кадр, где комья земли, поднятые взрывом, летят прямо в объектив камеры и на мгновенье закрывают его. Жив ли тот оператор?

Затем была художественная лента, не помню уж какая...

Темнело, когда вышли после сеанса на улицу. В неосвещенном городе свет звезд казался особенно ярким, теплый весенний ветерок обвевал наши разгоряченные лица.

― Пойдемте к вашему дому по набережной, а затем через Красную площадь выйдем на Горького, ― предложил Иван Васильевич.

Я, конечно, согласилась: чем длиннее путь, тем больше времени с ним! Шли, почти не разговаривая, наслаждаясь близостью, чудесным вечером... Подошли к подъезду моего дома, и он сказал:

― Так не хочется расставаться. Может быть, разрешите зайти к вам, взглянуть, как живете?

Радость обожгла меня.

― Конечно, заходите, но живу, предупреждаю, неважно. Комнатушка маленькая! Но уж какая есть.

Поднялись на четвертый этаж; я тихо открыла входную дверь, мы быстро прошли переднюю, и, не зажигая света, на ощупь, я повернула ключ в замке. К счастью, никого не встретили ― не дай боже попасть к нашим соседкам на язык!

Прошло уже немало времени с нашего обеда, и я, понимая это, помчалась на кухню, поставила на газ чайник, а вернувшись, стала готовить закуску. Иван Васильевич, ничего не говоря, с какой-то милой улыбкой наблюдал за моими хлопотами, потом рассматривал уцелевшие книги. И вдруг сел за пианино:

― Можно поиграть?

― Да, конечно, еще не поздно! Только негромко.

Он сыграл «Амурские волны», «Молчи, грусть, молчи».

― Вы учились?

― Нет, я самоучка. Играл на баяне, на скрипке, на гитаре, мандолине, и немного бренчу на пианино.

― Какой же вы молодец! Самоучкой и на стольких инструментах! Почему же не посвятили себя музыке?

― К сожалению, всегда не хватало времени, чтобы заняться музыкой всерьез. Физика, знаете ли... ― Иван Васильевич улыбнулся, ― девица очень ревнивая!

Мы болтали, легко переходя от одной темы к другой, как вдруг он, взглянув на часы, ахнул. Комендантский час, оказывается, давно наступил.

― Ну, ничего, как-нибудь проберусь на Никитскую, ― заторопился Иван Васильевич, хватая шинель.

― Ну, зачем же рисковать, у Никитских ворот всегда стоит патруль, а другого пути нет, ― остановила я его.

― Но... как же мы будем? ― он в недоумении окинул взглядом узкую, длинную комнату, заставленную мебелью так, что пройти можно было только одному человеку.

― Не бойтесь, ― нашлась я. ― Можно просто посидеть, поболтать до утра, а если не выдержим ― разложим тахту. Когда возвращалась из эвакуации, пришлось приютить ехавших со мной в поезде солдат. На вокзале была давка, им до утра некуда было деться, и моя тахта, представьте себе, приютила всех четверых! А я переночевала у соседки. Можно сделать и так!

В ЦК работа начиналась с 9 часов и заканчивалась порой за полночь. И завтра предстоял большой рабочий день. А мы продолжали болтать. Уже близилось утро, когда я, наконец, спохватилась:

― И все же перед работой вам надо хоть ненадолго прилечь! Вы очень устали!

― Стыдно сознаться, но после голодовки на Волховском фронте стал «слабаком». Про таких еще говорят ― «дистрофик». Так что вы уж меня простите!

― Ну, что вы, какие тут могут быть претензии. Это я вас уморила своими историями.

― Нет, вы чудесная рассказчица, и я готов вас слушать бесконечно!

― А вы чудесный слушатель, —вернула я комплимент. ― Однако ложитесь спать, ― приказала я, застилая простыней тахту.

― Но как же вы? ― удивился он.

― А я посижу на стуле, это для меня пустяки.

― Но вы же говорили, что тахта раскладывается? ― изумился Иван Васильевич. ― Что на ней четверо солдат могли улечься! Говорили?

― Говорила, ― созналась я, ― Но, может быть, лучше и удобнее ее не раскладывать?

― Вы что, меня боитесь?

― Нет, что вы. Я вас ни капли не боюсь!

― Так давайте действовать! ― решительно заявил Иван Васильевич.