Унгерн: Демон монгольских степей

Бадмаев, объявившись в городе на Неве, знал достаточно много о размышлениях Александра III на тему, куда дальше идти Российской империи по географической карте. Поэтому его письмо, положенное на стол в рабочем кабинете государя в Зимнем дворце, вызвало у получателя несомненный интерес. Среди прочего Бадмаев писал:

«Легенды в Монголии значат больше, чем действительность». Я советую Вам, Ваше Императорское Величество, опереться на них в Вашей восточной политике...».

Приобрести «легендарное лицо» среди сынов степей белому генералу Унгерну фон Штернбергу помог один из самых приближённых к нему людей бурят Джамбалон. Джамбалон был известен своей образованностью, после взятия Урги получил княжеский титул вана. У Унгерна он командовал бурятским отрядом, составленным из эмигрантов, бежавших из Забайкальского края от преследований красных и теперь кочевавших со своими стадами на берегах Керулена.

   — Господин генерал. Сам Тогтогун прислал к нам своего родича Найданжава в союзники. Несколько сотен всадников наберётся.

   — Я буду рад видеть партизана Найданжава с его воинами у себя в дивизии. А почему ты, Джамбалон, сказал «сам Тогтогун»?

   — Потому что у монголов нет более авторитетной личности, чем этот князь.

   — Но ведь он старый и к тому же безнадёжно больной человек.

   — Тогтогун в степи человек-легенда. Ему поклоняются даже ламы из дацанов.

   — А почему его монголы сделали легендарным?

   — Он первым бросил вызов Пекину, обнажив против китайцев свою саблю. Воевал долго и славно.

   — Знаю. Этого вана китайцы так и не смогли захватить в плен. Хотя не раз щипали его бессчётные стада.

   — Китайцы не смогли даже взять его в плен за неслыханные наградные деньги.

   — И много за голову князя давал императорский двор Пекина?

   — Китайцы обещали тем, кто схватит и доставит им Тогтогуна живым, золота столько, сколько весит тело вана. А за мёртвого обещали такой же вес, но уже серебром.

   — Где теперь кочует этот старый князь?

   — Теперь кочует прямо под Ургой.

   — Китайцы не трогают своего непобедимого врага?

   — Нет. И Тогтогун, и китайский наместник Чен И теперь играют друг с другом в политику. И при этом стараются не обидеть ни себя, ни другого.

   — И как у них это получается, Джамбалон?

   — Очень просто. Китайцы не трогают стад князя. А тот не прислал к тебе ни одного всадника даже из числа простых пастухов.

   — Но благословил же он своего родича Найданжава на священную войну под моими знамёнами? Ведь так?

   — Хитрый, как степная лиса, ван Тогтогун сделал это из личных политических расчётов. И не больше. Здесь обманываться не надо.

   — Хорошо, пусть будет так. Будущее покажет.

Но я чувствую, что ты, Джамбалон, к чему-то всё время клонишь, рассказывая мне об этом князе Тогтогуне. Говори теперь прямо.

   — Надо сделать белого генерала легендарной личностью среди монгольского народа. Для этого есть удачный повод.

   — Какой повод?

   — Повод лучше не придумаешь. У монголов есть святое предсказание, что в год белой курицы, то есть в следующий, 1921 год после великой междоусобицы к ним в степи явится непобедимый белый богатырь-батор. И возродит правление монгольского царя-хагана. То есть сегодняшнего Богдо-гэгена, сидящего под арестом у китайцев в Урге.

   — Джамбалон. Я, пожалуй, соглашусь стать для сынов Халхи белым батором.

   — Это будет сделать просто.

   — Каким образом?

   — По степным кочевьям пойдёт слух о появлении на берегах Керулена белого батора. Да ещё с храбрым конным войском. А год белой курицы наступает уже через месяц.

   — Это совсем хорошо. Пора кончать войну с китайцами победой под Ургой. Победим — дам тебе титул монгольского вала.

   — Победа вашего оружия, господин барон, непременно будет. За неё ламы, молятся во всех дацанах. Даже в ургинских монастырях.

   — А ты сам, Джамбалон, как говорят бурятские всадники, восточных царских кровей?

   — Да, моя родословная идёт от древних бурятских царей.

   — Но таких царей не было никогда в Сибири.

   — Это в русских книгах не было. А в бурятских легендах — были...

Стан Азиатской конной дивизии на берегах Керулена, не столь далёкий от границы с Советской Россией, довольно скоро приобрёл притягательную силу. Сюда стали стекаться то в одиночку, то целыми семьями беженцы, которые спасались от красного-террора в Забайкалье и южных сибирских окраинах. Приходили не только люди военные, но и гражданские, никогда не державшие в руках оружия и в Гражданской войне на стороне колчаковцев и атамана Семёнова не участвовавшие.

Генерал Унгерн быстро разобрался в помыслах таких беженцев, выбравших для себя на всю оставшуюся жизнь эмигрантскую судьбу. Большая часть из них не помышляла воевать дальше, а мечтала лишь о том, чтобы через унгерновский лагерь добраться до китайской Маньчжурии, в которой проживали уже десятки тысяч русских людей. Там можно было как-то сносно устроить новую жизнь без страха перед большевиками.