Университетская роща

Завораживающа сила огня. Индейские гебры чтут огонь как божество. Ходят слухи, что и в России, а точнее, за Кавказом, в Баку, есть огнеслужители. И вроде бы существуют ворожеи, которые гадают по искрам, перебегающим по пеплу. Русский человек тоже относится к огню с почтением: огонь царь, вода царица, земля матушка, небо отец, ветер господин, дождь кормилец, солнце князь, луна княгиня… Огню сам бог волю дал, поэтому грех плевать в огонь, сжигать в нем нечистоты и волосы, не то рот на сторону перекосит или сухотка нападет.

По вечерам в деревнях лучины зажигают с молитвами, с миром в душе… Может быть, такое почтение родилось из страха, кто его знает… Не зря ведь говорится: огонь да вода — нужда да беда, огню не верь, да воде не верь.

Крылов огню верил. Как другу хорошему, как товарищу испытанному. Считал, ежели относиться к нему со вниманием, бережно, то дружба эта может быть ничем не омрачаема.

Кто-то из студентов неумело подшевелил сучья, пламя взметнулось, посыпались искры. Дым переменил направление, и практиканты закашлялись, засмеялись.

«Как дети, — подумал Крылов, разглядывая освещенные костром молодые лица. — Похожи друг на друга и в то же время такие разные…»

Что прежде говорили ему эти фамилии: Аптекман, Брызгалов, Завилейский, Ефремов и Ярлыков? Ничего. Просто фамилии студентов-второкурсников. Прошел всего один день, а он уже знал о них многое: что Иван Ярлыков и Михаил Брызгалов — тоболяки, дети бедных сибирских священников, учатся на казенную стипендию Западной Сибири, меж собою неразлучны и на Алтай решили поехать вместе. Что Ефремова прозвали почему-то Nikola, хотя он вовсе не из «таких», а напротив сын забайкальского крестьянина, невероятным усердием и способностями заслуживший право на благотворительную стипендию имени братьев Зензиновых. Тихий, застенчивый юноша… Пожалуй, самый болезненный изо всей пятерки. Подкормить бы его получше. Авось целебный воздух Золотых гор пойдет ему на пользу.

Завилейского Клавдиана Крылов знал немного лучше других. Это был тот самый сатирик, куплетист, «картофельный росток», запомнившийся по театру и студенческому концерту в Татьянин день. Клавдиан состоял на учете у педелей и надзирателей. Экзекутор Ржеусский, помощник ректора по хозяйственной и канцелярской части, Завилейского терпеть не может. Следит за ним, мстит за эпиграмму. «Луна вращается изысканно — лицом к земле, никогда не поворачивается задом, в отличие от господина экзекутора, который всегда повернут к студенческим нуждам не самой благопристойной частью своего тела…» Ничего не скажешь, точная эпиграмма; у Ржеусского зимой снега не выпросишь, не то что копейку на студенческие нужды…

Аптекман Яков, чем-то похожий на тихого Nikola, только в очках, с пышной кудрявой, как черный одуванчик, шевелюрой, оказался знаменит тем, что недавно перевелся в Томский университет из Парижского. Говорят, отец Якова принял православную веру, стал купцом и занимается поставками дешевого сибирского масла в Англию и Германию. Все дружно называли Аптекмана «парижанином», на что Яков уже начал откликаться.

Вот такая пятерка сидела сейчас возле костра, морщась от дыма, нетерпеливо поглядывая на котел с кашей.

— Господа, давайте рассказывать что-нибудь интересное! Или петь, — предложил Завилейский и вдохнул. — Право же, нельзя так долго и молча глазеть на огонь. С ума сойти можно.

— Nicola, где ты? Бери гитару!

— Увольте, господа, не могу, — несмело отказался Ефремов. — Что-то горло болит. Простыл, должно быть.

— У тебя всегда так, — недовольно сказал Клавдиан. — Вечно упрашивать надо.

— Не трогайте его. У Nicola действительно болит горло. Я с ним в одной комнате живу, знаю, как он кашляет, — вступился Ярлыков. — Послушайте лучше, что я давеча вычитал из газет…

— А ты и газеты умеешь читать? — притворно удивился Завилейский. — Ай да молодцом! Может, ты еще и в университете учишься?

— Полно тебе, Клавдиан, давай послушаем.

— Я о графе одном прочитал, — не обижаясь на поддевки Завилейского, сказал Ярлыков. — О Рико Диановиче. Богатый…

Он решил познать жизнь тюрем и везде совершал уголовные проступки, чтобы попасть в тюрьму. Германия, Бельгия, Англия, Франция… Словом, вся Европа плюс Турция, Египет, Австралия, Индия, Америка, Бразилия и Япония. Был и у нас, в России. В общей сложности Дианович отсидел тридцать четыре года. И теперь, достигнувши сорока восьми лет, приступил к написанию уникального труда.

— Потрясающе! Вот это личность! — с прежней иронией высказался Завилейский. — Сродни новой моде, достигшей к нам из Парижу, — он так и произнес «из Парижу», нарочито ломая окончание и многозначительно подмигивая Аптекману. — Не слыхали, господа? Нет? Ну, вы изрядно отстали! Татуированное декольте у дам! Представляете? Красками по голому… пардон, обнаженному телу. В верхней степени оригинально и неповторимо! И что немаловажно, так умно… Парижанин не даст соврать.

Студенты дружно рассмеялись: очень уж забавно изобразил Клавдиан руками это самое декольте.