Unknown

А в Гурзуфе?

Говорят, там нет такого добра.

Ну в Гурзуфе,— соглашается Нина Васильевна.— Как только закончится война, так и переедем в Гурзуф.

Все это, конечно, слышит Галушко. Он идет позади них и про себя решает:

«Мы с Грушей туда же переедем. Генерал не покинет нас. Ну как же? Войну вместе, а тут — прочь? Да и что они без меня сделают? Какую уж там дачу — шалаш не построят».

Анатолий Васильевич, как бы подслушав думы Галушко, поворачивается к нему.

А ты, Галушко! Поедешь с нами? Конечно, и Грушу возьмем. Или без Груши? Может, другая приглянулась?

Галушко стесняется, опускает глаза и от волнения не говорит, а шепчет:

Со всим хозяйством з вами, товарищ генерал,— сстрепенулся: — Товарищ командарм, к вам офицер от командующего фронтом.

Из машины выбрался офицер связи' от Рокоссовского.

Товарищ генерал-лейтенант. Важнейшее сообщение.

Всякий раз при появлении офицера от Рокоссовского у Анатолия Васильевича усиленно начинает биться сердце: офицер вез что-то особенное. Сейчас сердце забилось еще сильнее: сам Анатолий Васильевич ждал особенное. Вот почему он торопливо произнес:

Нина, иди собирай обед.

Нина Васильевна и Галушко послушно скрылись в хате, а офицер и Анатолий Васильевич отошли в сторону. Офицер полушепотом сообщил:

От Верховного Главнокомандующего получено: "Между вторым и шестым июля немцы выступят". Все, товарищ генерал-лейтенант. Разрешите идти?

Анатолий Васильевич ничего не ответил и пошел с хату, вдруг согнувшись, как будто на него свалилась тяжесть. Войдя в комнату, он, через силу улыбаясь, проговорил:

Ага! За столом уже? Давайте! Давайте! Проголодался я. Кстати, какое сегодня число? Ага. Второе. Завтра третье, четвертое, потом пятое, десятое. Хорошо. Очень хорошо. Где же витамин, Груша? Что, мне самому за ним бежать? — тоненько и обиженно вскрикнул он.

Бутылочка с витамином стояла на столе, только не на обычном месте, около прибора Анатолия Васильевича, а чуть в сторонке. Макар Петрович подал ее Анатолию Васильевичу, и тот, не извинившись перед Грушей, начал капать жидкость в рюмку. Все удивленно, встревоженно посмотрели на него, особенно Нина Васильевна, но никто ничего не сказал. Так, в молчании, и прошел весь обед. А когда обед кончился, Нина Васильевна осторожно, словно боясь кого-то этим потревожить, пододвинула Анатолию Васильевичу карты. Тот машинально взял колоду, долго с треском мял ее, затем вдруг раздраженно проговорил:

Опять Макара Петровича в дураках оставить? Ничего: он и без этого может остаться,— затем чуть помолчал, неопределенно крякнул: — Да-a. Так-то вот. Макар Петрович: сидишь у себя в кабинетике, плетешь- плетешь и забываешь, что на тебя тоже плетут... да еще Гудериана позовут,— и, стараясь сдержать раздражение, повернулся к Николаю Кораблеву, мягче сказал: — Гудериан у них есть, танками заправляет. Неглупый мужик. А Макар Петрович думает: наплету-ка я на Гудериана и на всех Шмидтов, да и буду посиживать сложа руки.

Макар Петрович за год совместной работы с Анатолием Васильевичем прекрасно узнал его характер и в интересах дела многое ему прощал. А сейчас он понимал, что командарм, получив какое-то важнейшее сообщение от Рокоссовского, весь сосредоточился на этом сообщении, но чтобы не показывать всего того, что творится на душе, он напал на него, на начальника штаба. Чтобы поддержать разговор в этом направлении, видимо, очень нужном для командарма, Макар Петрович намеренно мрачно проговорил:

Вместе плели!

Вместе? Точно. Может, вместе и в дураки попадем. Нет, не в дураки, а в преступники! Нам ведь с вами, Макар Петрович, армию доверили — десятки тысяч людей, огромнейшее вооружение, гигантское хозяйство, и наказ народа — защищайте отчизну, выгоните врага с родной земли, не то проклянем мы вас. А мы с вами всю армию можем кинуть в такую бездну... Откуда... откуда...— Он не нашел слова и, отбросив колоду карт, вскочил со стула, прошелся туда, сюда, затем вскинул голову: — Отчизна? Вот эти люди и есть отчизна!

«Ага. Значит, дан приказ о наступлении,— решил Макар Петрович и, внутренне рассмеявшись, победоносно посмотрел на командарма.— А все-таки ты все выдал, Анатолий Васильевич»,— мысленно проговорил он.

Николай Кораблев не видел еще таким Анатолия Васильевича, но понимал, что раздражение это не от прихоти, не пустяковое, что с Анатолием Васильевичем творится что-то серьезное, большое. Поймав взгляд Нины Васильевны, он еле заметно пожал плечами. Та опустила глаза и, предполагая, что она и Николай Кораблев здесь лишние, сказала:

Николай Степанович! Может, мы с вами погуляем? Так хорошо на пруду. Мы только что были там.

Это еще что за бегство? Или окончательно хочешь взвинтить меня? — У Анатолия Васильевича даже затряслись пальцы на правой руке, и он, побарабанив ими по столу, зло и оскорбительно сказал: — Ну что, мало? Мало? Ты еще добавь!

Нина Васильевна вспыхнула: глаза ее стали принадлежать только ему, улыбка — только ему, открытые губы — только ему, и она, положив руки ему на плечи, тихо произнесла: