Ну и ну! — промолвил Николай Кораблев.
Это они умеют — врать,— добавил Плугов и к Бисмарку: — Вы его скоро увидите, Паулюса.
Да-а? За палаткой? Но я хочу... я хочу перед смертью видеть того, кто заставил меня быть здесь.
Саша Плугов засмеялся.
Инфузория какая! Предоставим ему сие, тем паче Миша тоже хочет видеть «Черта»,— и он вышел, а следом за ним вывели немца.
В палатке пахло отцветающей богородской травой, ромашкой и йодоформом. На дальней кровати лежал Миша. Когда Саша Плугов, за ним Бисмарк и Николай Кораблев с бойцами вошли в палатку, Миша чуть приподнялся и, ежась от боли в раненой руке, с большим любопытством посмотрел на «Черта». Возбужденный, бледный, Миша в эту минуту походил на юношу. Увидав Мишу, «Черт» налился остервенением.
Этот?..— сказал он, ткнув пальцем по направлению к Мише.— Меня?.. Не верю!
3
Немцы бегут из Орла...
Освобождены Мценск, Болохов. Войска генералов Болдина, Баграмяна, Белова, Горбатова, Колпакчи, Романенко, Пухова всей своей несокрушимой силой обрушились на врага, прорвали долговременные укрепления и ринулись вглубь. Орел почти окружен. И бойцы... Какие это бойцы! Посмотришь на них — и брызнут слезы: они все уже обожжены войною, черны от грязи. Иные идут в бой с перевязанными лбами, иные — прихрамывая. И когда к такому «пристает» та или иная медсестра, требуя, чтобы немедленно отправился в госпиталь, раненый отвечает:
Сестрица, родная, погоди! В Орле лягу!
Орел!..
Орел!..
За Орел!..— слышится всюду.
За Орел!..— вскрикнул Михеев, сидя за картой в хатке на конце железнодорожной станции.
Он за эти дни тоже почернел, а глаза у него набухли, будто налиты свинцом, и язык у него тяжелый: говорит он коротко, увесистыми фразами, вроде того: «Ну и что ж? Знай бей! Твоя доля такая — умри или убей!»
Погиб Пароходов. Он вместе с Анатолием Васильевичем с колокольни наблюдал за боем. Немецкий снаряд ударил в купол. Пароходов вдруг привалился к плечу командарма и произнес:
Я... кажется... убит...
Убит Ваня, адъютант Михеева. Он прикрыл собой комдива. Разве Ваню когда-нибудь забудешь? И сегодня утром Михеев написал родителям Вани. В письме было только одно: «Плачу... Очень плачу!.. Никогда я не плакал, даже в детстве, а сейчас плачу...» — И он долго сидел над письмом и ревел, не рыдал, а ревел.
А вот сегодня вечером в шею ранило и его, Михеева.
Доктор сказал:
На сантиметр от смерти. Рана очень опасная.
Чем?
Вот здесь,— показал доктор на свою шею,— есть сонная артерия. У вас пуля прошла в сантиметре от нее. Ранение этой артерии смертельно.
Но ведь она не затронута?
— Неудобный толчок — и вы можете отправиться к праотцам, полковник,— пригрозил доктор.— Я настаиваю немедленно лечь в госпиталь!
И Михеев, как и все раненые бойцы, сказал, виновато и умоляюще улыбаясь:
В Орле, доктор... Да разве вы не понимаете, что такое для нас Орел?..
Доктор подумал, затем, засучив рукава халата, показал перевязку выше локтя.
Я ведь тоже ранен... Но, правда, ляжем в Орле,— и заторопился.— К вам командарм...
В комнату вошли Анатолий Васильевич и Макар Петрович. Они тоже почернели, особенно Анатолий Васильевич. Глаза у него покраснели: видимо, немало он поплакал над своим другом Пароходовым.
Михеев хотел подняться, но ноги подкосились, и он снова опустился, произнося:
Виноват, виноват! Ноги не слушаются...
Сиди, сиди! Что у тебя на шее? — спросил Анатолий Васильевич.
Да так, царапнуло...
Гляди, пуля может так царапнуть, что вырвет у меня любимого генерала... то есть полковника пока. Но будешь генералом. Обязательно! — Анатолий Васильевич сел за стол и смолк, грустно глядя куда-то в сторону, видимо думая о смерти Пароходова.— Да, да! — заговорил он, как бы отвечая самому себе, и встрепенулся.— Дай-ка карту-то! Ага! На север двигаешься. А мы тебе,— он в шутку продекламировал: — А мы тебе приказываем: на юг!.. На Орел!.. Все поверни на Орел! Мы поехали, а то нас могут перехватить в твоей ловушке,— и только тут обратился к Николаю Кораблеву, журя его: — А вам, голубчик, пора бы уж домой. Нагляделись. Хватит! Езжайте-ка к Нине Васильевне. Она там, в Грачевке, одна,— и, посмотрев тому в глаза, понял, что Николаю Кораблеву надо быть здесь.— Сочувствую, Николай Степанович: до цели недалеко. Ну что ж... Только берегите себя! Слышали: с Пароходовым-то?..
Когда они вышли, Михеев несколько минут сидел молча, как бы дремал, затем грудью навалился на стол и, сжав кулак, опустил руку на карту.
Мы вот так, Николай Степанович. Локоть — это дивизия соединена с армией, кулак — так мы пробились в стан врага и тут расширились. Теперь, значит, кулак повернуть с севера на юг — на Орел. Вот так,— и он повел руку на юг.— Что ж, это нам большая честь! Вы тут отдохните,— добавил он,— а я поехал. Нет, нет! Сегодня я вас не покину. Утром, на рассвете, я пришлю за вами. Адъютант! — позвал он.
Из соседней комнаты вышел новый адъютант. В этом еще не было того, что появляется у адъютантов, когда они сживаются в бою со своим начальником и говорят уже только так: «Мой полковник», или: «Мой генерал».
4