Unknown

Тут и поднялось что-то невообразимое.

Сосновский и Ершович еще не успели доложить директору, кого сократить из служащих ОРСа, как отовсюду послышались телефонные звонки. Первый Николаю Кораблеву позвонил председатель завкома и рекомендовал: «Не сокращать ОРСа». Потом по этому же вопросу кто-то позвонил из Чиркуля, затем из Угрюма — областного города Урала, потом звонили вообще какие-то люди, не называя своей фамилии, уже грозя Николаю Кораблеву.

—О-о-о! — воскликнул он.— Да тут целая корпорация. Дайте-ка список,— он еще раз посмотрел список служащих.— Сто восемьдесят два человека? Так. Оставьте восемьдесят. Хватит. И еще — всех мужчин, способных к физическому труду, перевести на производство и заменить их женщинами — теми, у кого кто-то есть на фронте. Эти будут знать, на кого работают,— и снова углубился в дела, вызывая людей, открыто советуясь по тому или иному мероприятию, составляя приказы о перемещениях. И кабинет заполнился людьми: одни уходили, другие приходили и «заседали» где-нибудь на диване, в уголке, на подоконнике.

Но вот вошла Надя и, расширенными, перепуганными глазами глядя на Николая Кораблева, сказала:

—Толпа. Работники ОРСа.

—Скажите им — принять не могу, пусть напишет каждый, что он хочет.

Надя вышла. Через какие-нибудь двадцать — тридцать минут она положила на стол перед Николаем Кораблевым кипу заявлений и улыбнулась.

—Как плохие ученики: все у одного содрали.

Николай Кораблев посмотрел несколько заявлений.

Работники ОРСа писали:

«Ввиду того что страна находится в войне против зверя-фашиста, исходя из патриотических идей, прошу меня оставить на работе в ОРСе бесплатно, то есть без жалованья».

—О-о-о! Жулики! — воскликнул Николай Кораблев.— Выгнать с завода.

—Совсем? — спросил Ершович, пуча, как рыба на берегу, глаза.

—Чтобы и духу не было... Да и не жалейте, а то самому придется плакать.

—Хорошо. Я подчиняюсь,— весь наливаясь кровью, заикаясь, проговорил Ершович.— Но... но это помимо моей воли.

— Я на то сюда и послан, чтобы диктовать вам волю. За откровенность спасибо... и всегда прошу быть таким: протестуйте, когда не согласны, но если уже мною принято решение,— выполняйте безоговорочно.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

1

Прошло несколько месяцев.

Завод стал неузнаваем: двор очищен от мусора (его в течение двух недель возили и сваливали в овраг), дороги, тротуары заново заасфальтированы, в цехах посветлело, в столовых устранили очереди, усилили питание,— тогда в глазах у рабочих появилась задорная искорка... и завод задышал по-другому. Он напоминал собою человека, который после продолжительной и нелепой болезни вдруг выздоровел и, всем радостно улыбаясь, говорит: «А я уже одной ногой был в могиле. А теперь, ох, и силища же во мне!»

—Ну и хватка у вас львиная,— сказал Иван Иванович, восхищаясь работой Николая Кораблева.

Николай Кораблев не сразу ответил. Похвала, исходящая от Ивана Ивановича, была ему приятна, и, однако, он задумался:

—Львиная хватка, Иван Иванович, может быть у борца. Тому что? Схватил за шиворот — и через плечо... или у торгаша, капиталиста: цоп — и в карман. А у нас система-то другая.

—Очень тонкая и очень сложная.

—И новая, не имеющая столетнего опыта. Мне передавали, как однажды в Кремле на совещании Иван Кузьмич сказал: «Ежели рабочий только боится начальника, то он сделает, что полагается, но ежели любит, скажи ему: сверни гору — две свернет». Понимаете? Ведь там, по ту сторону нашей системы, о любви рабочих к своему начальнику — хозяину — и речи не может быть. А у нас, в системе нашего производства, оказывается заложено и это — любовь. Николай Кораблев рассмеялся.— Любовь и производство. Странное сочетание, не правда ли?

—Раздай им все — они и полюбят,— намеренно задирая, проговорил Иван Иванович, пряча глаза.

—Э-э-э, нет. В том и сила нашей системы, что не дадут растаскивать: вместо одного хозяина на заводе у нас их сотни, а то и тысячи.

Дверь приотворилась, вошла Надя. Она была в голубом платье, приобретенном год тому назад. Но тогда оно висело на ее еще полудетских плечах, теперь оно ее обтянуло, вырисовывая уже развитые бедра, грудь, плечи. По-домашнему тепло улыбаясь, она кивнула на дверь:

—Иван Кузьмич. Конечно, можно? — и скрылась.

—Вот один из больших хозяев завода,— сказал Николай Кораблев, вставая из-за стола, идя навстречу Ивану Кузьмичу.

На этот раз Иван Кузьмич был необычайно приодет. В сером отутюженном костюме, на голове бархатная кепка старинного покроя, называемая «семь листов и одна заклепка», на ногах широконосые с резинками на боках ботинки, а из-под полы пиджака виднелись кисточки пояска. Поздоровавшись с Николаем Кораблевым и Иваном Ивановичем, он, видя, как недоуменно смотрит на его костюм директор, садясь на стул, сказал: