Unknown

Над родиной нависла смертельная угроза... Это чувствовали, понимали, переживали все, особенно такие люди, как Иван Кузьмич и Степан Яковлевич... А тут еще остановился завод, и поэтому тревога у них была настолько велика, что они даже не говорили о ней, а просто так, взглядами и вздохами, давали знать друг другу о том, что творится у них в душах. Только вчера, поздно вечером, глубоко вздохнув, как будто у него внутри что-то оборвалось, Степан Яковлевич сказал:

—Поганая секира над головой занесена.

—Эх, секира, секира...— ответил Иван Кузьмич, кутаясь в одеяло, намереваясь заснуть.

Угрозу, нависшую над государством, Сосновский переживал так же, как и все. Но ему казалось, что именно он должен дать рабочим ответ на их частые и настойчивые вопросы... Почему враг очутился под Сталинградом, приблизился к Каспийскому морю? Что — генералы ли плохи, плохо ли вооружена армия? Вместо того чтобы посоветоваться с Лукиным, с Кораблевым или вчитаться в статьи, опубликованные в центральной прессе, он опять-таки стал отыскивать «свое, пророчески-предсказывающее». И сегодня утром, зайдя в барачный клуб и увидав тут перед картой рабочих, возвестил:

—A-а, ерунда! Видали мы их на Северном Кавказе. Видали и бивали. Вот ногу-то там потерял,— привел он как самое главное доказательство и, видя, что это не убеждает, ринулся: — Смотрите, какая у нас огромная страна. Да разве такую страну можно победить? Никогда! А потом, знаете, что про нас говорил Бисмарк? Нет? А вот что: «Русские долго запрягают, да зато потом быстро скачут».

Звенкин по своей наивности туго выдавил:

—А это куда скакать-то?.. Как это там сказал Насморк-то?

—Не Насморк, а Бисмарк. Конечно, на врага,— ответил Сосновский и, чуть подождав, желая быть логичным, сказал то, в чем потом не раз раскаивался: — Так что он, пожалуй, прав, Бисмарк. Ну что ж, уйдем на Урал и отсюда вдарим,— и смертельно побледнел: рабочие посмотрели на него так, как смотрят родственники на доктора, который, стоя над больным, бесцеремонно и во весь голос произносит: «Умрет. Уверяю вас».

Степан Яковлевич потрогал двумя пальцами кадык, что-то прогудел и глянул на Ивана Кузьмича, как бы говоря: «Ну, ты, политик, согласен или как? А то я долбану». Иван Кузьмич сунул руки в карманы, боясь, что они пойдут в ход, и с несусветной злобой кинул:

—Вояка! Ж... ты, а не вояка!

Рабочие зло засмеялись. Тогда Сосновский, чтобы «смять» Ивана Кузьмича, кривя губы, проговорил:

-— У Рукавишникова, что ль, научился выражаться?

—А ты у кого дурь такую подслушал? Солдаты в Сталинграде насмерть бьются, говорят: «Для нас за Волгой жизни нет». А он — на Урал.— И все так же, не вынимая рук из карманов, круто повернулся и пошел от карты.

Следом за ним отошли и все, оставив у карты Сосновского. И только тут он окончательно понял, что сказал вредную чушь и что объяснение отступления Красной Армии надо искать в чем-то другом.

—Глупо! Эким утешителем заделался,— проговорил он, впервые решив посоветоваться по этому вопросу с Николаем Кораблевым. Но пойти к нему сейчас же не мог, во-первых, потому, что знал — тот «весь загружен делами завода», во-вторых, потому, что сам еще ничего путного не придумал, и, страшно расстроенный, ушел в партком.

Казалось, один человек не унывал в эти дни — это сам Николай Кораблев. Он иногда выбирался из кабинета, заглядывал в общежитие и, видя мрачных, насупленных рабочих, говорил:

—Ну, что вы носы-то повесили? Сделаем. Выполним программу. Вот увидите. Да разве из ваших рук что вырвется? Ну-ну, пустяки какие. Нет нефти, металла? Все это идет. Отдыхайте пока и веселитесь.

—Чудо-парень,— говорил Ивану Кузьмичу Степан Яковлевич.— Ведь на сердце-то у него скребет, а он вид такой сделал — веселитесь.

—Да-а. Большую на то надо иметь волю, чтобы себя-то так взнуздать,— соглашался Иван Кузьмич.— Но ведь до конца-то месяца осталось три дня. Четыре денька мы потеряли. Не знаю уж, как мы с программой-то! Да ведь и обещанные моторы надо дать.

—А может, нам это отложат — сверх-то?

Иван Кузьмич, хмурясь, покачал головой.

—Не такой он мужик, чтобы отступать.

6

Все было наготове. Пришли цистерны с нефтью. Лукин и Макар Рукавишников отыскали их в Угрюме на танковом заводе, куда их случайно или намеренно направила железная дорога... Лукин был мрачен, как всегда, а Рукавишников радостно всем рассказывал:

—Ну вот, а то я было совсем загнулся. Как же — по моей вине завод остановился!

Из Златоуста пригнали эшелон с металлом. Это сделали Альтман и Сосновский.

Наготове стояли рабочие — пять тысяч человек.