Уорхол

Несмотря на присутствие Пёрлстайна, Энди то лето запомнилось одиноким. «Я приходил домой и рад был пообщаться даже с тараканчиком. Здорово было, что хоть кто-то тебя встречает, а потом наутек». Один из кульминационных моментов саги Тряпичного Энди случился, когда он представлял свои работы в Harper’s Bazaar элегантной гранд-даме модной журналистики, Кармел Сноу, и тут из них выполз таракан. «Ей стало так жалко меня, – рассказывал всем Энди, – что предложила мне работу».

Он оставлял у редакторов впечатление, будто целиком получал удовольствие от работы, но, когда его однокашник по Теху Джек Риган с женою Грэйс заехали к Филипу и Энди домой, чтобы пообедать с ними, по пути в Лондон, куда Джека отправили по программе Фулбрайта, им показалось, что Энди мучается. Он жаловался, как высока конкуренция и что его не берут и не ценят художественные редакторы. Из-за своего питтсбургского акцента и неграмотной речи Энди чувствовал себя аутсайдером в романтическом, обеспеченном и элегантном мире, куда так стремился попасть.

Даже будучи в сотнях миль от него, в Питтсбурге, мать Энди и религиозность, которую она ему привила, стали его главной поддержкой в первые нью-йоркские годы. Энди ежедневно посылал Юлии открытку со словами: «Я в порядке и снова напишу завтра» – и заглядывал в церковь два-три раза в неделю, чтобы помолиться об успехе.

Его пугала конкуренция, и в не меньшей степени родственники бередили его страхи своими суевериями и обреченностью. «Что же тут поделаешь? – спрашивал старший брат Пол у их матери. – У них там миллион художников в Нью-Йорке! Достанется же ему!»

«Господи, Господи, помоги моему мальчику Энди, – молилась Юлия. – У него нет работа». И отправляла письма в ответ, прикладывая долларовую купюру и пятидолларовую, когда получалось.

Шестого августа 1949 года Энди исполнился двадцать один год.

К концу лета Glamour впервые опубликовал рисунок Энди с девушками, взбирающимися по лестнице, в качестве иллюстрации к статье под названием «Успех – это найти работу в Нью-Йорке». В подписи его имя значилось как Энди Уорхол, с ошибкой (по его словам), и именно его он с тех пор и использовал.

Срок их субаренды подошел к концу, и тогда, согласно Пёрлстайну, «мы смогли отписаться нашим родным в Питтсбург или нью-йоркским друзьям, что переехали из одного гадюшника в другой». По объявлению в New York Times они нашли большую комнату в конце чердака над стоянкой для грузовиков по Западной двадцать первой улице, 323 в районе Челси на Манхэттене. Проживавшая в мансарде Франческа Боас, танцевальный терапевт, работавшая с дефективными детьми, переделала ее в сцену с портальной аркой в глубине и украсила помещение этническими музыкальными инструментами, собранными по всему миру ее отцом, антропологом Францом Боасом. Сама жила за аркой с другом по имени Ян Гай и огромной экзотической псиной по кличке Кличка, Энди же с Филипом обитали в передней части мансарды. Клаубер пришел их там навестить и был неприятно поражен. Пожалуй, это местечко было, по его мнению, даже большей дырой, чем их квартира на площади Святого Марка. Он считал, что Филип и, в особенности, Энди были слишком трепетными и возбужденными, чтобы заниматься ей.

«Франческа нами заинтересовалась, – вспоминал Пёрлстайн. – Наверное, мы оба были достаточно чудаковатыми, но

Энди ее просто заинтриговал. На протяжении всей той зимы она активно подталкивала его „раскрыть себя“, и он потихоньку преображался в Энди Уорхола из Энди Вархолы». Между тем Энди не переставал метаться и путаться в собственных желаниях.

Другой приятель из Теха, Джозеф Грилл, стал свидетелем, как он обзванивал как-то редакции. Представлялся, заявляя: «Здравствуйте. Это Энди Уорхол. Я посеял в парке канареечник. Не хотите заказать канарейку?» И далее странным писклявым голосом информировал, что идет дождь, «а у меня дырка в ботинке, и может, у вас для меня есть работа?» Чаще всего случалось, что собеседник отвечал отказом, тогда Энди говорил: «Ну, значит, сегодня на улицу не пойду». Повесив трубку после одного из таких звонков, он обернулся к Гриллу и сказал своим нормальным тоном: «Ну что за ерунда? Не хочу так выделываться».

Дни на 21-й улице быстро превратились в рутину, вращавшуюся преимущественно вокруг работы. Пёрлстайн уходил на службу, пока Уорхол подыскивал новые заказы, которые выполнил бы ночью. Филип Пёрлстайн: