Уорхол

Через Лейлу Дэвис Энди организовал переезд в центр на первый этаж дома 74 по Западной 103-й улице, неподалеку от Манхэттен-авеню близ Центрального парка, в квартиру с двумя спальнями, которую арендовал танцовщик балета Виктор Райлли и заселял сменный состав из шести постояльцев одновременно. До ошарашенных обеспокоенных друзей Энди в Питтсбурге дошел слушок, что тот съехался с танцевальной труппой. Это был переходный период знакомства с богемным миром людей танца и театра. С ними ему было легче, чем с интеллектуалами вроде Пёрлстайна, и впервые Энди начал пробно изучать гомосексуальный андеграунд.

Женскую спальню в конце коридора делили между собой Марджери Беддоус и Элейн Бауманн, обе танцовщицы, а Лейла Дэвис, Энди, Виктор и еще один танцовщик театра балета, Джек Бибер, соседствовали в мужской, где Энди организовал себе под ярким освещением небольшой чертежный столик с аккуратно разложенными карандашами, чернилами и кисточками, в непосредственной близости с вечно не заправленными постелями. Он полюбил работать в людном помещении. «Невыносимая картина, – вспоминала Лоис Элиас, жена Арта, зашедшая в гости тем летом. – Помню только, что Энди сидел там и рисовал, а вокруг полный хаос, и народ выделывает вещи, которые вроде бы должны разрушать любую концентрацию. Еда вперемешку с одеждой».

«Страннее места я не видывал, – согласился Клаубер, – темновато, пусто, никакой мебели».

Ребята были задорными и дружелюбными, ведущими образ жизни, который позже Энди опишет так: «Совсем как богема в „Моя сестра Эйлин“» (мюзикл о двух сестрах из Огайо, одна красивая, другая умная, приехавших в Нью-Йорк в поисках славы, богатства и мужчины и арендовавших квартиру на первом этаже в Гринвич-Виллидже). Они ужинали спагетти, ходили на фильмы с Джуди Гарленд, Фредом Астером и Джин Келли и подпевали хором Кэрол Брюс, исполняющей их любимую Bewitched, Bothered and Bewildered. Они есть на серии кадров, сделанных Лейлой Дэвис: лопают рожки с мороженым и дурачатся на улице под растяжкой «Все мы любим наших матерей». Единственное, чем среди них выделяется Энди, это двигающиеся неумело руки и кисти.

Он называл Лейлу «мамочкой», а Элейн «малышкой», а они по очереди заботились о нем и проверяли, кушал ли он. Из-за того, что он завел привычку делать много работы ночью, начал спать допоздна днем и зачастую не шел к завтраку до самого полудня, и к тому же был настолько неопределенным в своих предпочтениях в еде, что Элейн однажды настолько распереживалась, что кинула в него яйцом. Они хором расхохотались, когда оно разбилось о его щеку и потекло вниз по шее.

Несмотря на товарищескую атмосферу, Энди писал двадцать пять лет спустя:

Я все жил с кем-то, полагая, что мы могли бы стать близкими друзьями и делиться своими бедами, но всегда оказывалось, что их интересует только твоя доля в аренде. В какой-то момент я жил с семнадцатью соседями в подвале на Сто третьей улице у Манхэттен-авеню, и ни один из семнадцати проблемой со мной не поделился. Я тогда очень много работал, так что у меня вряд ли было время выслушивать эти жалобы, даже расскажи они мне о них, но я все равно чувствовал себя одиноким и уязвленным.

Подобное стало сюрпризом для его многочисленных соседей, не забывших, как они готовили ему еду, стирали его одежду, водили на вечеринки, в кино и на танцевальные представления, выслушивали его жалобы на работу и его мать, позировали ему. «Уж мы поплакались друг дружке в жилетку, – вспоминала Лейла Дэвис. – Совершали долгие прогулки по Манхэттену, через парк, и устраивали пикники в Палисейдсе, и он казался всем увлеченным. Он был очень неискушенным и наивным, а трудился на совесть и постоянно таскал свои работы по рекламным агентствам в округе. Он впадал в уныние, но не сдавался. Не думаю, что хоть что-то было важнее его работы».