Уорхол

Хотя он никогда не делал гомосексуальность темой бесед с друзьями – для Энди характернее было в разговоре вытягивать любые детали личной жизни у друзей, чем раскрывать свои, – его смятение, коренившееся во все усиливающемся конфликте между желанием вступить в романтические отношения с другим мужчиной и практически непреодолимой неспособностью сделать это, было особенно заметно для тех его друзей, вроде Клаубера, кто был к Уорхолу близок и разделял его так называемые «мальчиковые беды». Несмотря на всю клауберовскую браваду, быть геем в Америке пятидесятых, где гомосексуальность была вне закона, а геев считали больными и «невероятно отвратительными паразитическими особями», было горько. Господствующая политика очернительства наглядно была продемонстрирована в докладе, изданном подкомитетом Сената, возглавляемым Джозефом Маккарти. По иронии судьбы этот доклад был по проекту махрового, но латентного гомосексуального юриста Роя Кона, где провозглашалось, что «гомосексуальность и другие сексуальные извращения» представляют «риск для безопасности» и «неприемлемы» для государственных служащих. «Один гомосексуалист, – предостерегал доклад, – может заразить все правительственное учреждение». Подобная охота на ведьм для рекламного художника была менее опасна, чем для чиновника, но угроза физической расправы – будь то нападение на улице или полицейская облава – висела над всем гомосексуальным обществом.

Для Энди, как и для остальных, «голубой» круг общения, процветавший в андеграунде Нью-Йорка и все больше становившийся частью его повседневной жизни во время проживания на Манхэттен-авеню и после того, был способом выжить. И вновь Джордж Клаубер стал его проводником. Клаубер был знаком не только с нужными людьми на нужных постах в мире рекламы, но и с удаленными гомосексуальными анклавами, стильными барами вроде Regents Row и, что важнее, салонами в квартирах интерьерных дизайнеров и художников по декорациям, где Энди, вечно уговаривавший Клаубера взять его с собой, стал частым гостем. Нью-йоркская гей-сцена в пятидесятые сильно отличалась от того, во что она превратилась впоследствии. Один участник вспоминает:

Подполье все еще вызывало ужас и неприятие, но являться подпольем не было тяжело или страшно, это очень расслабляло. В тусовке было немало людей, и было много-много вечеринок. Это было десятилетие вечеринок, там все и знакомились, такого больше не было никогда. Все было невероятно естественно и, пока не трогали натуралов, совершенно замечательно.

Жизнь заменила чувство изолированности ощущением коллективной тайны.

Как ни посмотри, гламурность этого секретного мира привлекала Энди куда больше, чем все предоставляемые им возможности для налаживания сексуальных контактов. В этом смысле он был очень осторожным. Как многие геи, Энди переживал, что он не здоров, эмоционально ущербен, как, между прочим, психиатры и говорили, и мучился тем же подавленным гневом и сомнениями, что «нормальные люди» (то есть гетеросексуалы) счастливее его. Его проблемы с самопрезентацией только усугублялись болезненной щепетильностью по поводу собственной внешности. Волосы быстро редели, кожа все еще покрывалась коричнево-красными и белыми прыщами, стоило ему понервничать, а новые очки с толстыми линзами с крохотной дырочкой, через которую можно было сфокусировать зрение, заставляли его чувствовать себя еще более чудным, чем прежде. Хотя его приятель вспоминал: «Я всегда считал его достаточно привлекательным парнем и не понимаю, почему другие смеялись над его внешностью», – а фотографии тех лет это подтверждают. Энди же самого себя считал чмом.

Несмотря на это, Джордж Клаубер находил его достаточно интересным, чтобы мечтать о романе с ним. Энди не ответил взаимностью на его авансы, и у Джорджа возникло «представление о его недоступности, неприкасаемости». «Целуй меня глазами» было одним из его любимых выражений. Клауберу казалось, что Уорхол полностью избегал интимных отношений. Вместо этого Энди истязал себя влюбленностями в вереницу красивых, но малодоступных молодых людей. Как заметил один товарищ, «он более-менее рассчитывал быть отвергнутым этими красавцами, в которых вечно влюблялся. У него был такой подход: „Разве они не прекрасные создания?“ Просто хотел смотреть на них, быть рядом, восхищаться ими. Он не в постели с ними хотел оказаться. Он был чересчур для этого стыдливый. Он был как на конкурсе красоты».

Во главе списка красот Энди был Трумен Капоте. Весь первый год в Нью-Йорке он почти ежедневно писал Капоте фанатские письма, сообщая, что он в городе, и интересуясь, можно ли нарисовать Трумену портрет.