Уорхол

И все единодушно говорят о еще одной особенности его индивидуальности: он ненавидел оставаться в одиночестве. Ему требовался кто-то, с кем он мог разговаривать, когда работает. Возможно, он и смог бы жить по-другому, но в тот период своей жизни любой мог ему позвонить и спросить, можно ли ему зайти, и Уорхол всегда отвечал «да». И заходили. И лились скотч и музыка, безостановочно, как чуть позднее на «Фабрике». Уорхол продолжал невозмутимо работать, подбадривая своих гостей к разговору, пока он рисовал или накладывал на нужное место экран для шелкографии, отвечал на телефонные звонки Эмиля де Антонио, Айвена Карпа, а чаще всего Генри Гельдцалера, блуждая по всему дому, спускаясь в полуподвальный этаж к своей матери, чтобы убедиться, все ли в порядке с ней и в ее комнате, с окнами на улицу, куда он ее поместил, утверждая, что она слишком много пьет, употребляя ящик виски в неделю, и поэтому слишком часто пьяна.

Впрочем, возможно, то была правда. Во всяком случае, там она прожила, почти никуда не выходя, около двенадцати лет, в сыром полумраке, среди гор полиэтиленовых пакетов, в которых приносила продукты из соседних магазинов, писем и множества сиамских кошек. Иногда раздавался ее жалобный голос: «Энди меня стыдится». Это была правда, без всякого сомнения. При этом он ее обожал, не мог обходиться без нее, и это – тоже правда.

Энди всегда давал ей деньги, гораздо больше, чем она могла потратить: 500 долларов в неделю, не только на ее собственные нужды и домашнее хозяйство, но и для того, чтобы она могла посылать денежные переводы в Микову своим родным, что она регулярно и делала, или в Питтсбург – для внуков.

Энди появлялся в комнате матери каждое утро, чтобы позавтракать вместе, и вечером, прежде чем отправиться на вечеринку или в гости. Вместе они произносили коротенькие молитвы. Но это не вполне достоверно, потому что, когда ее сыновья Поль, Джон или их дети приезжали ее повидать (продолжительность их визитов в общей сложности не превысила и двух месяцев), их удивляло, с какой жадностью она стремилась к общению. Она могла часами говорить одна, выплескивая на собеседника потоки слов, производя впечатление человека, которому не с кем поговорить.

Можно возмущаться поведением Энди, богатого сына, любимца Джулии, но редкие семьи, пару в которых составляют мать – сын, часто имеют характер «манипулятивности», причем, хоть и не всегда осознанно, со стороны матери. Это значит оставить без внимания хлопоты Энди о признании за своей матерью полной недееспособности, чем он занимался, будучи еще никому не известным художником.

Уорхол не только изменил себя, он намеренно выдумывал что-то в каждом эпизоде своей биографии, создав нового персонажа. Этот персонаж – обычное зеркало, оно отсылает вам обратно ваши вопросы и образы, у него нет своего мнения, оно принимает все, стремится только к механическим действиям. Вряд ли Энди мог чувствовать себя раскованно со своей матерью, которая знала его как свои пять пальцев. Можно принять такое объяснение? Вполне возможно. Во всяком случае, оно – один из тех компонентов, которые можно принимать в расчет.

Можно вспомнить жесткость Энди, его безжалостность и стремительность в избавлении от всего, что его стесняет и тяготит. Пример? Об одной такой сцене рассказал Брюс Уильямсон, сотрудник Time и Playboy

, в книге Джин Стейн. Эпизод касался Эди Седжвик.

Когда-то, в самый удачный период для «Фабрики», в центре ее жизни оказалась очаровательная, молодая, красивая, богатая, излучающая сияние девушка невероятного обаяния, покорявшая всех, кто к ним заходил. В паре с ней Уорхол появлялся на всех самых шикарных вечеринках. Он снимал ее во всех своих фильмах, умело используя ее магическое притяжение, ее ауру, и тем самым способствовал тому, чтобы ее заметили и пригласили в большое кино, после чего она была выбрана «женщиной года» в 1965 году.

Потом то ли Энди бросил Эди, то ли Эди бросила Энди. Все больше и больше злоупотребляя наркотиками, пресытившись обещаниями, нарциссизмом и несбывающимися мечтами, за несколько лет промотав огромное состояние, она потолстела, потухла и исчезла.