В 1947 году галерея
В 1952 году у Пола Фачетти выставлялся Поллок, а Кляйн в том же году – во Французской галерее. Выставки Кунинга прошли в 1955 и 1959 годах в Государственном музее современного искусства. Эд Рейнхард[391]
– в 1960-м у Айрис Клер. И это далеко не всё и не все.В книге-интервью с Отто Ганом Арман вспоминал о той атмосфере, в которой проходили эти художественные «обмены», обращая особое внимание на то, что в 1960-х годах он жил в Нью-Йорке: «Все запросто бывали друг у друга, но во Франции центром какой-либо группировки была идея, а в США – галерея. В
В том же отрывке Арман рассказывал эпизод, случившийся в ночном клубе, куда они зашли вместе с Раушенбергом, Джаспером Джонсом, Жан-Жаком Лебелем[392]
и Аленом Жуффруа[393]. На двух последних, живших в отеле «Челси», накинулся художник по имени Роберт Мэллори: «Вы приехали из Парижа? Черт побери, как мы устали от Парижа!»Арт-критик Дональд Джадд в начале своей карьеры как художника тоже позволял себе агрессивные нападки: «Мне абсолютно не интересно европейское искусство, и я думаю, что с ним покончено». «Я поворачиваюсь спиной к Европе, чтобы освободиться от мерзкого клея, которым она обмазала меня, словно соплями, – говорил Дали, когда его спрашивали, что он думает о французской художественной жизни. – Без всякого сомнения, в Париже авангарда нет – только в Нью-Йорке (…) Во Франции, что бы ни происходило, всё находится под влиянием господина Декарта. Всё вянет и покрывается пылью. Для Франции действительно нужен хороший пинок из Америки. Разумеется, я говорю об искусстве и о художниках».
«Направление “поп”, – отмечал Том Вулф, основатель течения “новая журналистика”, – резко омолодило круг художников Нью-Йорка…» Оно разожгло национальные, религиозные чувства, постоянно задеваемые еще с 1945 года, все сильнее раздувая горечь и злобу до такой степени, что Поллок, герой всех этих фанатичных группировок, вынужден был вмешаться: «Идея изоляции американского искусства, которая с 1930-х годов имеет в этой стране такую популярность, мне кажется абсурдной, ровно настолько, насколько абсурдно желание создать исключительно американскую математику или физику».
В 1960-х годах наблюдался мощный приток молодых талантов, тем не менее надо отдать должное незаметной и очень эффективной работе «крестного отца» многих художников – Лео Кастелли. Он организовывал нью-йоркский художественный рынок с новым размахом. Его бывшая супруга Илеана Соннабенд попыталась, и небезуспешно, просочиться в Париж и отвоевать на французском поле искусства место для поп-арта. Не забудем: Энди Уорхол благодаря ей получил несколько крупных выставок в Париже.
В 1964 году раздался победный гром литавров: на 31-м биеннале в Венеции главный приз, Золотого льва, присудили Роберту Раушенбергу. Никто уже не сомневался, что это было суровое предупреждение, но более вероятно – заявление мировой (европейской) публике, что отныне столицей искусства и художественного рынка становится Нью-Йорк. Настроение, охватившее европейцев, собравшихся на площади Сан-Марко, – полное оцепенение. Начались обвинения в адрес Лео Кастелли и Илеаны Соннабенд в коварстве и ведении черных, тайных и низких интриг. В один котел валили и взятки, и американский империализм, и ЦРУ (кажется, Кастелли во время своей службы в войсках США был связан с секретными службами). Действительно, Кастелли и Илеана Соннабенд обратили внимание, что в 1960 году французский художник Жан Фотрие[394]
взял верх над Кляйном потому, что воспользовался поддержкой некоторых писателей, в особенности Андре Мальро, который был членом конкурсной комиссии.