upload

Я подхожу и встаю у стула, ощущая тяжесть плети в руке. Ее рукоять немного

длинная для меня, чтобы было удобно ее держать, и я думаю, что это не тот инструмент, с

которого любящий доминант начал бы порку. Я помню, как Доминик всегда нежно

разогревал меня деликатными мазками и мягкими материалами, прежде чем перейти к

более жестким инструментам.

Я и впрямь собираюсь это сделать?

Это то, чего он хочет, - говорю я себе. - И несмотря ни на что, я люблю его.

Я поднимаю плеть и опускаю ее на спину Доминика с круговым поглаживанием.

Это неэффективный удар, он едва его задевает, но ощущение от использования флоггера

такое странное, что я не могу делать это в полную силу. Пробую снова и снова, но мне по-

прежнему не удается вложить в удар хоть каплю силы. Я опасаюсь, что это из-за того, что

я не хочу этого делать.

- Попробуй по-другому, - говорит Доминик. – Отведи руку назад, а затем выбрось

вперед по прямой линии, чтобы хвосты плети щелкнули по мне, затем снова таким же

образом. Не поворачивайся всем телом, сохраняй силу в руке и запястье.

Урок от мастера, - думаю я с иронией, но делаю, как он говорит, и первый удар не

преминул опуститься на спину Доминика. Я ахаю, ощущая отзвук в руке.

- Да, - говорит Доминик твердым голосом, - Продолжай. Сильнее.

Я повторяю с той же стороны, замахиваясь и выбрасывая руку вперед. Теперь

заметно, как темнеет его кожа в тех местах, куда попадают хвосты плети, и я замахиваюсь

с другого направления, вновь попадая на то же место.

- Очень хорошо, Бет. Молодчина. Пожалуйста, продолжай.

Привыкнув к весу плети и ощущениям от того, как ее концы щелкают по спине

Доминика, я нахожу свой ритм. Я начинаю прислушиваться к звукам и тому, как они

образуют своего рода такт моих действий. Я начинаю забывать, что кончики хвостов

вызывают у него боль, хотя и знаю, что все ради этого.

Интенсивность ударов нарастает. Спина Доминика краснеет, кожа воспаляется под

ударами. Я осознаю, что начинаю чувствовать отголоски того, как может ощущаться эта

власть – как подгоняемый желанием впиться в добровольную жертву можешь начать

пользоваться темной, примитивной силой. В конце концов, может и во мне есть

жестокость.

Возможно, именно тем, кто контролирует, больше всего нужен контроль над

самим собой. Их желания должны руководствоваться границами того, что могут

выдержать сабы.

Теперь я понимаю: вот как Домник не справился с собой. И со мной.

Когда я это осознаю, у меня умирает любое желание смаковать боль, которую я

причиняю. Вид покрасневшей кожи и красно-белых полос, которые появляются там, где

плеть соприкасается с плотью, вызывают во мне ужасную грусть.

Но я продолжаю.

Внутреннее чутье подсказывает мне поменять позицию – и вот я стою практически

боком к Доминику, замахиваясь и посылая хвосты плети, как игрок в теннис, используя

для силы удара предплечье. Непосредственно перед соприкосновением с кожей я

сдерживаю силу удара, тем самым посыл слабеет, и хвосты с максимальной силой

опускаются на его спину, дальше не двигаясь.

Когда первый такой жесткий удар попадает по Доминику, он вскрикивает. Этот звук

разрывает мне сердце. Он кричит снова и снова, каждый раз, как плеть впивается в него

своими «зубами». Я замечаю, что у него на спине проступила сукровица, от чего на моих

глазах наворачиваются слезы, горячие и горькие. Из моей груди поднимаются рыдания, и

я чувствую, как они подступают к горлу в такт ударам, которыми я осыпаю его спину. Это

уже перебор, но я стискиваю зубы и заставляю себя продолжать.

Доминик сейчас сдерживает себя. Его глаза закрыты, и я вижу его жестко сжатые

челюсти, когда он борется с мучениями и старается не кричать. Я знаю, что каждый удар

очищает его, дает ему искупление, которого он жаждет.

Но я не знаю, сколько еще смогу выдержать сама. Это беспощадно, это

варварство.

- Не останавливайся, - приказывает Доминик, сквозь стиснутые зубы. – Продолжай.

Продолжать? По моему лицу текут слезы, но я подчиняюсь, вновь замахиваясь

рукой, заставляя себя взмахнуть плетью, сделать круговое движение и впиться флоггером

в его спину. Полосы от удара теперь не отличить от воспаленной красноты по всей его

спине. Его спина тоже плачет липкой и блестящей прозрачной жидкостью.

- Я не могу, - всхлипываю я, - не могу.

Меня начинают душить рыдания.

И тут я вижу ее – рубиновые капли прорываются через поверхность его измученной

кожи, извергаясь как миниатюрные вулканы, они испещряют его спину и начинают течь

вниз – кровь.