Читаем Упражнения в стиле полностью

Философский поиск продолжается обыкновенно случайной, но аналогичной встречей с тем же существом, сопровождаемым несущественной тканевой репликацией, которая ноуменально советует ему перенести в сферу разума понятие пуговицы пальто, занимающей чересчур низкое положение на социальной лестнице.

49. Апострофа

О вечное платиновое перо, чей скорый и безостановочный бег по полуматовой со стороны изнанки бумаге оставляет на ней знаки алфавита, которые рассказывают людям в блестящих очках нарцисстическую повесть о двойной встрече автобусолистической природы. Доверься скакуну моих снов, верблюжьей верности моих литературных подвигов, тонкому фонтану считанных, взвешенных и отобранных слов, опиши лексикографические и синтаксические кривые, что графически создают пустяшное и смехотворное свидетельство событий и поступков молодого человека, который зашел однажды в автобус S, не догадываясь, что станет бессмертным героем моих трудолюбивых писательских деяний. Длинношеий фат, увенчанный шляпой, окруженной плетеной тесьмой, вспыхивает рокировка, ворчун и трус, избегающий драки, отправившийся упокоить свой зад, стежавший удары ног, на твердодеревянную скамью, предвидел ли ты красноречивую судьбу свою, когда перед вокзалом Сан-Лазар обостренным слухом выслушивал ты портняжьи советы некого персонажа, которые внушены были верхней пуговицей твоего пальто?

50. Неловкое

У меня нет привычки писать. Не умею я. Я хотел бы написать трагедию, или сонет, или оду, но для них существуют правила. Мне это мешает. Это не создано для любителей. Слишком уж чересчур нехорошо получается. В конце концов. В любом случае, я видел сегодня кое-что, что я хотел бы изложить письменно. «Изложить письменно» не кажется мне действительно превосходным. Это, должно быть, одно из тех заезженных выражений, которые отталкивают читателей, которые, по мнению редакторов, ищущих оригинальности, которая кажется им необходимой в рукописи, которую редакторы публикуют, поскольку они были прочитаны читателями, которых отталкивают заезженные выражения типа «изложить письменно», которое являются тем не менее тем, что я хотел бы сделать кое с чем, что я видел сегодня, хотя я только любитель, которому трудно соблюсти правила трагедии, сонета или оды, так как у меня нет привычки писать. Черт, не знаю, как это получилось, но меня развернуло к самому началу. Я так никогда не выберусь. Тем хуже. Возьмем быка за рога. Еще одна пошлость. И потом этот парень там ничего общего не имел с быком. Ну, а вот это не так уж плохо. Если б я написал: возьмем пижона за плетенку его шляпы мягкого фетра, насаженной на длинную шею, быть может, это было б хотя бы оригинально. Может быть, это сделало бы меня известным некоторым господам из Французской академии, из Флоры и с улицы Себастъян-Боттен. Почему бы мне не развить эту тему и дальше? Писанье осилит пишущий. Это вот сильно, да. И все-таки нужно знать меру. Тот тип на площадке автобуса, ему ее не доставало, когда он принялся переругиваться со своим соседом под предлогом, что этот последний наступает ему на ноги каждый раз, когда он отступает, давая возможность зайти и выйти пассажирам. Тем более, что после того, как он таким образом обвинил его, он помчался садиться там, где увидел впереди свободное место, как если бы боялся пинка. Вот, я уже рассказал половину моей истории. Я спрашиваю себя, неужели я это сделал. А все же писать приятно. Но остается самое трудное. Самое заковыристое. Переход. Тем более, что никакого перехода не было. Так что я предпочту на этом остановиться.

51. Непринужденное

1.

Захожу в автобус.

— Это точно к воротам Шамперре?

— Вы что, читать не умеете?

— Извиняюсь.

Комкает на животе мои билеты.

— Вот.

— Спасибо.

Оглядываюсь вокруг.

— Скажите-ка, ну и ну!

Что-то вроде ленты вокруг шляпы.

— Вы могли бы не пялиться?

У него слишком длинная шея.

— Нет, ну скажите-ка.

Вот он бросился на свободное место.

— Ну и ладно.

Сказал я себе.

2.

Захожу в автобус.

— Это точно к площади Контрескарп?

— Вы что, читать не умеете?

— Извиняюсь.

Он заводит свою шарманку и возвращает мне билеты уже продырявленными.

— Вот.

— Спасибо.

Проезжаем перед вокзалом Сан-Лазар.

— Смотрите-ка, вон снова тот же тип.

Я навостряю уши.

— Ты должен пришить еще одну пуговицу к своему пальто.

Он показывает ему где.

— У тебя слишком большой вырез.

Это уж точно.

— Ну и ладно.

Сказал я себе.

52. Пристрастное

Перейти на страницу:

Похожие книги

Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде
Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде

Сборник исследований, подготовленных на архивных материалах, посвящен описанию истории ряда институций культуры Ленинграда и прежде всего ее завершения в эпоху, традиционно именуемую «великим переломом» от нэпа к сталинизму (конец 1920-х — первая половина 1930-х годов). Это Институт истории искусств (Зубовский), кооперативное издательство «Время», секция переводчиков при Ленинградском отделении Союза писателей, а также журнал «Литературная учеба». Эволюция и конец институций культуры представлены как судьбы отдельных лиц, поколений, социальных групп, как эволюция их речи. Исследовательская оптика, объединяющая представленные в сборнике статьи, настроена на микромасштаб, интерес к фигурам второго и третьего плана, к риторике и прагматике архивных документов, в том числе официальных, к подробной, вплоть до подневной, реконструкции событий.

Валерий Юрьевич Вьюгин , Ксения Андреевна Кумпан , Мария Эммануиловна Маликова , Татьяна Алексеевна Кукушкина

Литературоведение
100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 1
100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 1

«Архипелаг ГУЛАГ», Библия, «Тысяча и одна ночь», «Над пропастью во ржи», «Горе от ума», «Конек-Горбунок»… На первый взгляд, эти книги ничто не объединяет. Однако у них общая судьба — быть под запретом. История мировой литературы знает множество примеров табуированных произведений, признанных по тем или иным причинам «опасными для общества». Печально, что даже в 21 веке эта проблема не перестает быть актуальной. «Сатанинские стихи» Салмана Рушди, приговоренного в 1989 году к смертной казни духовным лидером Ирана, до сих пор не печатаются в большинстве стран, а автор вынужден скрываться от преследования в Британии. Пока существует нетерпимость к свободному выражению мыслей, цензура будет и дальше уничтожать шедевры литературного искусства.Этот сборник содержит истории о 100 книгах, запрещенных или подвергшихся цензуре по политическим, религиозным, сексуальным или социальным мотивам. Судьба каждой такой книги поистине трагична. Их не разрешали печатать, сокращали, проклинали в церквях, сжигали, убирали с библиотечных полок и магазинных прилавков. На авторов подавали в суд, высылали из страны, их оскорбляли, унижали, притесняли. Многие из них были казнены.В разное время запрету подвергались величайшие литературные произведения. Среди них: «Страдания юного Вертера» Гете, «Доктор Живаго» Пастернака, «Цветы зла» Бодлера, «Улисс» Джойса, «Госпожа Бовари» Флобера, «Демон» Лермонтова и другие. Известно, что русская литература пострадала, главным образом, от политической цензуры, которая успешно действовала как во времена царской России, так и во времена Советского Союза.Истории запрещенных книг ясно показывают, что свобода слова существует пока только на бумаге, а не в умах, и человеку еще долго предстоит учиться уважать мнение и мысли других людей.

Алексей Евстратов , Дон Б. Соува , Маргарет Балд , Николай Дж Каролидес , Николай Дж. Каролидес

Культурология / История / Литературоведение / Образование и наука