Урал грозный

Таков Сергей Нестерович Махонин — директор трижды орденоносного Кировского завода.

Бригадир

Люди окружили огромный искалеченный корпус танка.

Закоптелый, с пробоиной в башне и вмятинами от разрывов снарядов, танк все еще был грозен и страшен. Повернутое вбок дуло пушки нащупывало цель, как бы готовясь открыть огонь. Но внутри машины было пусто и черно. Снаряды ударили в танк с близкого расстояния, орудие било почти в упор — и только потому не выдержала добрая броневая сталь.

— Так...— тихо сказал бригадир Кудрявцев.— По всему видать — боевая была машина!.. И ребята, видать, тоже были боевые.

От этого слова «были» у людей, стоящих вокруг машины, защемило сердце.

— Ну что ж, давай лечить,— продолжал Кудрявцев. И, как многоопытный врач, обнадеживающий тяжелобольного, погладил изуродованную броню танка.

Затем на закоптевшей стали написали большую цифру — порядковый номер. Многотонный кран пополз и выжидающе остановился над корпусом подбитого танка.

Прошла свирепая уральская зима, прошли зимние бураны, когда люди шли от цеха к цеху, держась за стены, за обледенелые доски заборов. Настала весна, звон горных ручейков наполнил улицы Танкограда. С крыши цеха, в прозрачном хрустальном воздухе, как огромное написанное художником полотно, разворачивалась величественная панорама заводов,

В наполненный лязгом и грохотом моторов цех вошел старший сержант в видавшем виды расстегнутом ватнике и в шлеме. Он шел по широкому проходу, между двух рядов мощных боевых машин,— по «проспекту», как в шутку называют здесь эту грозную аллею выстроившихся танков.

И то, что видел танкист, радовало его. Он широко улыбался, как добрым старым знакомым, рабочим и бойцам-танкистам, которых было немало в этом цехе.

— Власов!— стараясь перекричать грохот и лязг, крикнул ему широкоплечий темноволосый боец.

Еще мгновение, и они стояли рядом, крепко пожимая друг другу руки, смотря друг на друга смеющимся и радостным взглядом. Так радостно могут повстречаться много видевшие боевые товарищи.

Власов и Ибрагимов были в одном танковом взводе,— в том самом, который решил судьбу боя за важный железнодорожный узел на Юго-Западном фронте. Они отошли в сторону, вспоминали старых друзей — и тех, которых уже не было на свете, и тех, которые добыли в бою всенародную славу и честь.

— Ну, значит Володя Приходько на месте, в части, а Коля Левченко?

Власов остановился и горестно покачал головой. Помолчав немного, он с прежним оживлением продолжал:

— А ты что же, на учебе? — и без тени зависти порадовался за Ибрагимова, когда разглядел орден Красной Звезды на его гимнастерке. Ибрагимов был командиром экипажа в числе тех, кто с таким нетерпением ждал, пока их танк пройдет последние испытания на танкодроме.

Прищурив глаза, чтобы лучше видеть, Власов разглядывал едва заметные вмятины на броневой стали.

— А ну, товарищ,— сказал он бригадиру.— Позвольте взглянуть!

Получив разрешение, он поднялся по лесенке и заглянул в башню танка.

Люк был открыт. Власов стоял в раздумье у башни, слегка сдвинув на затылок шлем и потирая лоб.

— Похоже, что наш,— наконец, сказал он.

— Почему похоже?— спросил бригадир.

— Есть одна отметина. Вижу, что машина из ремонта — боевая, бывалая машина... Как ваша фамилия, товарищ?

— Кудрявцев.

— Возможно, что моя машина, товарищ Кудрявцев.

Ибрагимов тоже поднялся на танк и молча следил за тем, как Власов спустился через люк в башню, сел на место башенного стрелка, осмотрел приготовленные для снаряда гнезда, осмотрел арматуру, словом, повел себя так, как ведет хозяин давно ему знакомой машины.

— Нет, наверное, не моя,— наконец решил Власов.— От моей одна коробка осталась.

— Да и от этой одна коробка осталась,— возразил бригадир.— Ты бы, товарищ сержант, поглядел на нее, когда мы ее лечить стали...

— Подбили нашу машину аккурат второго февраля,— припоминал Власов.— Наделали мы, конечно, фрицам хлопот — четыре орудия в кашу смяли, три танка разбили, не меньше чем один батальон сукиных сынов эсэсовцев передавили — и повернули к своим. А тут он термитным снарядом с близкой дистанции как даст! Угодил прямо в мотор. Левченко — водитель — на месте и остался. А что за танкист был — золото! А вторым снарядом — командира Федорова. И стала наша машина. Вышли мы из танка. Фашисты нас из автоматов поливают. Но уж дело под вечер было... Как стемнело — пришла подмога, вытащили машину, отвели в тыл. А назавтра взяли станцию, схоронили Федорова и товарища Левченко в станционном садике, под тополем...

Они спустились вниз, уступая место экипажу танка, и, отойдя в сторонку, смотрели, как, лязгая, пришли в движение гусеницы, как боевой, бывалый танк легко сдвинулся с места, вышел из строя и, сделав искусный поворот, двинулся к широко раскрытым воротам цеха, слегка вздрагивая, звеня гусеницами. От мощного его дыхания становилось жарко в прохладном, промерзшем за зиму здании.

— А может быть, и мой,— решил вдруг Власов.

— Возможно, твой,— подтвердил Ибрагимов.

— Когда так — так покажи им! Давай за Левченко, за товарища Федорова! Дай им жару! Дай, милый!— сквозь зубы проговорил Власов.