И сейчас Шура покрыла всю доску неуклюжими цифрами, безнадежно запутавшись в простой задаче, а Софья Демидовна, наводящими вопросами помогая ей выпутаться, хмурилась и потихоньку терла себе рукой поясницу, чувствуя, что опять поднимается тупая, сосущая боль, от которой к вечеру у нее пожелтеют белки глаз и начнется тошнота... И, следя за Шурой, она в то же время думала, что Костя Рябков, наверно, опять сегодня не завтракал — что-то бледный он и вялый, словно не выспался...
Прозвенел звонок.
— Рябков, зайдешь ко мне в кабинет.
В кабинете на столе стояла большая кружка с горячим чаем, на тарелке под салфеткой ломоть хлеба и два кусочка сахара — завтрак, который вот уже двадцать три года Прокофьевна ежедневно подавала Софье Демидовне. Правда, до войны хлеб был с маслом и сахар подавался в сахарнице, но о таких мелочах не тужили ни директор, ни Прокофьевна.
— Ешь и пей, Костя,— быстро.
Как всегда, прозрачное лицо Кости залилось румянцем.
— Софья Демидовна, я не хочу...
— Ешь, тебе сказано, ешь! — приказала Софья Демидовна, взглянув на свои старомодные круглые черные часики, которые она носила на шее на черной тесемке и прятала в карманчик на груди (уже четверть века никто так не носил часы). Костя знал, что сопротивление бесполезно, присел к столу и стал пить чай...
— С хлебом, с хлебом! — нетерпеливо сказала Софья Демидовна, глядя в журнал и делая в нем пометки.— И сколько раз говорить — не грызи сахар, испортишь зубы...
Костя доел директорский завтрак как раз к звонку.
— Софья Демидовна, спасибо...
— Хорошо, хорошо!— отвечала она, думая о том, рассказывать ли сегодня детям о Полтавской битве, или остановиться на поражении русских под Нарвой. Полтавская битва вылезала из 45-минутного плана урока. «Не расскажу»,— совсем было решила она. Но взглянув на худенький, решительный затылок Кости, уже по дороге в класс вдруг улыбнулась и подумала: «Нельзя не рассказать, после Нарвы они уйдут домой неустроенные. Им нужен реванш. Они привыкли, чтобы окончательная победа всегда принадлежала русским. Придется дать им эту победу сегодня.
—...А король Карл позорно бежал с поля сражения, оставив своих генералов в плену у царя Петра.
Пока шел второй урок, в небе высоко поднялось веселое майское солнце. И по тому, как оно нагрело сквозь оконные стекла старый, изрезанный деревянный стол, и по тому, как блаженно жмурились от его лучей ребячьи мордочки,— чувствовалось, что в сущности вот-вот наступит лето; что каждый день, каждый час может наступить короткое, торопливое, щедрое на цветы и ягоды уральское лето. И если бы урок был не такой интересный, ребята, разумеется, смотрели бы не на учительницу, а в окна, на улицу, за которой расстелились черные и зеленые квадраты весенних полей.
Залился звонок. Большая перемена. Надо вызвать Нину Осиповну, на ее уроках ребята страшно шумят, даже через стенку слышно... И если останется время — надо бы пройти к себе, принять лекарство, а то печень разбаливается все больше и больше...
Но у дверей кабинета директора ждал знакомый человек в полувоенной одежде, с палочкой,— секретарь райкома партии. Несколько лет до войны он работал в этом районе и часто проведывал школу; потом уехал на фронт и через год вернулся — с этой палочкой; правая нога искусственная — но такой же спокойный, бодрый и внимательный к людям, как раньше.
— А, товарищ Матвеев!— с удовольствием сказала Софья Демидовна, здороваясь с ним и пропуская его в кабинет.— Что же вы не зашли на урок?
— Я к вам за помощью, Софья Демидовна,— сказал Матвеев.
Из окна кабинета черные и зеленые квадраты полей были видны, как на ладони. Трактор, дрожа и обволакиваясь дымом, вел по черному полю многолемешный плуг. Маленькие фигуры людей, пригибаясь к земле, шли по следу трактора.
—...У добрых людей уже вся картошка высажена,— говорил Матвеев,— а в вашем колхозе, дай бог, чтоб процентов на шестьдесят... А барометр, извольте радоваться, пошел на снижение: метеорологическая предсказывает дожди. Извольте тогда под дождем сажать. Они мне очки втирали: я да мы, да у нас все великолепно, прямо — Герои Социалистического Труда. Зерновые закончили и сложили руки. Я приехал, посмотрел, что у вас с картошкой делается,— за голову взялся...
Она уже знала, зачем он пришел к ней: чтобы она отпустила учеников — четвертый класс и, возможно, третий,— помочь колхозу в его затруднении. Это не раз бывало в дни войны, и всякий раз первым душевным движением старой учительницы было возмущение: сами же, товарищи, требуете высокого качества учебы и сами перед концом учебного года, когда дорог каждый час, когда еще столько повторить нужно, отрываете детей от занятий! Вполне достаточно того, что они работают на школьном огороде! Как всегда, Софья Демидовна уже открыла рот, чтобы высказать Матвееву свой решительный протест; и как всегда, вспомнила, что война еще не кончилась, что главные работники воюют, что то, что происходит сейчас на черном поле около трактора,— самое важное для страны, для победы... И, придерживая рукой неугомонную печень, она только спросила:
— Когда?..