Урал грозный

Мы стояли на вершине горы. Сияющие под солнцем рельсы убегали к востоку, к Азии. Сияли горы, леса, прослоенные снегом, сугробы, крыши поселка. Горное солнце играло всем тем, что могло преломляться под светом. Ну что такое снежинка? Пустяк. А как она может сверкать! Казалось, кругом были смело и щедро рассыпаны миллионы алмазов или каких-то еще более ярких драгоценных камней.

— Чудо! — воскликнул я.

— То-то,— удовлетворенно заметил Горюнов, и на лице его появилась хорошая улыбка.— Богатство!

Мы пошли вниз, к дороге. Темные бревенчатые домики протянулись чуть повыше замерзшей горной реки. Это была известная Койва. Дым очагов стройно поднимался вверх резко очерченными столбами, и над рекой, не прикасаясь ко льду, висело облачко, словно вверху текла еще вторая река, вторая воздушная Койва. Вокруг, куда только хватал глаз, лежали куполы небольших гор, покрытых лесом; лишь на горизонте виднелась скалистая гора, возвышающаяся над другими и нисколько не похожая на них, как будто столетия, облизавшие Уральский хребет и ветрами, и потоками, не коснулись ее.

— Вот какая непокорная,— ответил Горюнов на мой вопрос,— я сам частенько удивляюсь. Гордая гора. Вода, видать, ее не берет, а насчет ветров, вы, пожалуй, не правы. Вишь, как ее выветрило, видик прямо кавказский. Названия не знаю, да и вряд ли она имеет название. Все вершины не назовешь,— видите их сколько! Вот эта называется Теплая гора. Почему? Можно подумать, ключи, мол, теплые здесь бьют. Вроде Ессентуков или Пятигорска. Нет. На Урале называют просто, без особой романтики. Очевидно, лез, лез на эту гору какой-нибудь мужичонка, упарился и, остановившись передохнуть, вымолвил эти два слова: «Теплая гора». Самому понравилось да и другим, отсюда и пошло название. Никакой вам романтики. Все у нас очень просто. Не то что у вас, на юге. Там бы уже давно появились и Шайтан-горы, и Кинжалы, и Абреки всякие.

Горюнов любил подшучивать над романтиками, но его любовь к Уралу не назовешь иначе, как романтической привязанностью. Часто, наблюдая Горюнова, я думал: «Ну как может такой человек покинуть Урал, отрешиться от этой жизни, ее красоты, природы».

Он шел впереди меня чуть вразвалку, расставив руки, по-шахтерски, широкий, могучий, как-то близкий всем видом своим этой любимой им природе.

Навстречу нам шло начальство горного промысла Теплой горы: директор металлургического завода и главный инженер. Позже, когда мы подходили к заводу, на санках, запряженных серым коньком, нас догнал военный в полушубке — полковник, командир одной из резервных частей, расквартированных в этих местах. Он значительно оживил нашу компанию: горнопромысловое начальство — деловые и угрюмые люди.

Перед посещением завода мы завернули в поселковый Совет. Председатель Совета, черненькая женщина небольшого роста, несколько смутилась от такого обилия новых людей. До войны она была депутатом Совета, а с уходом председателя в армию выбрана на его пост. Видно было, что она вполне освоилась с занимаемой должностью, выработала в поведении своем хорошую властность, которой зачастую не хватает многим нашим низовым советским работникам. Я с любопытством рассматривал эту женщину — хозяйку территории, равной небольшому европейскому государству. В ее граничащем с Азией хозяйстве насчитывали несколько предприятий, приисков, лесопунктов, ответвленных по обе стороны горнозаводской магистрали и углубленных далеко в горы. Она сидела в небольшой комнатке, выбеленной известью, у старого телефонного аппарата и переговаривалась по разным делам с людьми своего «государства». Дела были одни — помощь армии, фронту. Теплая гора давала чугун высокого качества, но для производства чугуна нужны были руда, древесный уголь, флюсы, транспорт и, главное, люди.

Председатель поселкового Совета отвечала перед страной за поставку чугуна так же, как и директор завод.

Она сказала, что на днях железнодорожная станция была забита рудой и пришлось обратиться за помощью к женам красноармейцев. Они расчистили станцию.

— Трудно было,— сказала председатель, поджав губы.— Мороз. Почти все на себе пришлось таскать. Справились удачно...

Она выяснила с Горюновым ряд вопросов, и тот попрощался с ней с особой сердечностью. Работа ее пришлась ему по душе.

— Ишь, какие уралки,— сказал он, когда мы поднимались к заводу,— а с виду — тщедушная бабенка. Горшок не поднимет...

Завод, собственно говоря, представлял собой одну домну, построенную еще графом Шуваловым, потушенную при Колчаке и пущенную вновь, кажется, в двадцатом году.

Старая уральская домна! Черная, невысокая, обшитая тесом, с деревянной эстакадой, подведенной под колошник. По эстакаде проложены рельсы для ручных вагонеток. Шихтовый двор тут же, в конце, там и весы, оттуда шихту тащат вагонетками к домне. Древесный уголь, металлическая стружка, руда, флюсы. На весах работает девушка, почти не обратившая на нас внимания. Вагонетки толкают четыре старика-татарина.

Метрах в ста от нас, в глубине сарая с рельсами, ярко пылает багровое с черным пламя.