Урал грозный

— Смекаешь, именно верить, да. Ты, лекальщик, чтобы какой-нибудь калибр довести до его безукоризненной точности, вот этими несравненными плиточками пользуешься или вот этим микрометром, или вот этим штанген-циркулем, или вот этими притирами... а рабочий, которому твой измерительный инструмент дадут, ни о чем таком может и не знать. Он, может статься, на заводе еще недавно, а без инструмента он, словно без души. Человек верит безусловно, что мать и отец ему только добра желают,— так же он и инструменту своему верит. Ежели вообразить так: вот человек вдруг перестал верить инструменту, который держит в руках,— что же это такое будет? Да будет полный развал, сумасшедший дом.

— Так на инструменте же марка должна быть,— осторожно вставил Юрий.

— Марка, да! — гордо вскричал Степан Данилыч.— У нас на заводе главная марка — моя! А уж моя марка — окончательная. Инструмент, моей фамилией помеченный, уже никто проверять не будет,— это, братец ты мой, дело такое же верное, как то, что после ночи солнце встает!

Степан Данилыч разгладил пышные, пропыленные сединой усы и молодцевато закрутил их тонкие, еще темно-коричневые концы. Всегда, разговорившись о мастерстве, он чувствовал себя сильнее, моложе и даже красивее. Невольно расправив плечи, он застегнул на все пуговицы свой старомодный чесучовый пиджак (тридцать лет такие носил летом) и горделиво прошелся по скрипучим половицам терраски.

— Нами, мастерами, жизнь держится!.. А сейчас и особенно: мы, уральцы, на весь честной мир Советский Союз прославляем. Но и во всякое время, братец ты мой, помни: ты, лекальщик, всех рабочих снабжаешь мерилом, и значит тебе провираться нельзя — ни-ни!.. Понял?

— Безусловно.

— Хм... безусловно! Это тебе, сосунок, легко сказать, а знаешь ли ты, почему именно лекальщик должен работать без единой ошибочки?..

Первый урок по правилам Степана Данилыча уже подходил к концу. Обычно после этого вопроса он делал многозначительную паузу и строго, испытующе и вместе с тем лукаво смотрел на ученика. В эту минуту «старому королю» доставляло каждый раз по-своему неповторимое удовольствие наблюдать, как на молодом лице отражается волнение или даже некоторая растерянность перед множеством новых и серьезных мыслей о предстоящем труде. Степан Данилыч любил, чтобы в эту минуту ученик впивался в него взглядом, ожидая ответа на вопрос: почему же в самом деле лекальщик никогда и ни в чем не имеет права ошибаться?

Но Юрий Панков сидел тихо и смотрел совсем в другую сторону и, казалось, думал о чем-то своем.

— Очень понятно,— сказал Юрий, словно не Степан Данилыч, а он должен был отвечать,— можно представить себе: если я, лекальщик, например, на полмиллиметра ошибусь, то и другие, если не заметят, еще дальше заберутся, а потом и танк нельзя будет собрать.

— Это тебя отец надоумил?— сухо спросил Степан Данилыч.

— Нет, просто я сам дошел.

— Гм... прыткий какой. Ну, ладно. Довольно для первого раза.

Утром, придя к себе в цех, Степан Данилыч уже застал там Юрия Панкова. Что-то незнакомое заметил он на худеньком длинноватом лице и, всмотревшись, понял: Юрий подстригся. Еще вчера на его матовых щеках, возле ушей, чернели тонкие косицы черных волос, которые Таня насмешливо называла хвостиками. Теперь хвостики исчезли, лицо словно сразу повзрослело. На Юрии была отцовская темно-синяя спецовка, плечи ее немного висели, но держался он подобрано и даже немного важно. Степан Данилыч любил аккуратность в одежде и точность во времени и про себя похвалил Юрия. Но, вспомнив вчерашний, против его воли закончившийся «без аппетита» урок, Степан Данилыч ощутил вокруг себя какое-то неудобство, незримый урон, в котором был повинен Юрий. Его большие искрящиеся карие глаза тоже чем-то не понравились Степану Данилычу: этот Юрка Панков, которого он давно ли качал вместе с Таней на коленях, кажется, любит делать по-своему,— упрямый тихоня!

До начала смены еще оставалось четверть часа. Степан Данилыч разложил на своем столе инструменты, потом опять убрал их в шкафчик и приказал Юрию:

— Расставь все, как было.

Юрий, словно обрадовавшись, быстро и уверенно положил все вещи на свои места.

Степан Данилыч показал Юрию одно из первоначальных заданий по обмеру и обращению с микрометром и занялся своим делом.

Скоро Юрий заявил, что у него все готово.

— Как? Уже? — удивился Степан Данилыч. Он придирчиво осмотрел работу, все было сделано правильно.

— Что ж, ладно,— наполовину похвалил он и дал новое задание. Юрий выполнил его за пять минут до конца смены.

— Я бы еще что-нибудь успел,— попросил он, смотря на учителя почти умоляющими глазами.

— Больно ты, братец мой, торопыга,— проворчал Карпов.

Через неделю, когда он шел с завода мимо квартиры Панковых, Алексей Васильевич окликнул его. Сегодня больной сидел у окна.

— Отдышался нынче? — спросил Карпов, пожимая слабую руку товарища.

— Вроде и так. Знаешь наше дело — старых сердечников: вчера глаза под лоб, а сегодня уже на небо гляжу,— улыбнулся Панков.— Радость у меня: письмо от фронтовика получил.

— Ну-у? Поздравляю, поздравляю, как он там, Сережа-то?