Урал грозный

Сирень отцветала. Любимая густо-малиновая сирень Степана Данилыча с каждым днем все сильнее схватывалась ржавью, махровые ветки сжимались, темнели, как застоявшееся вино на дне стакана. Фиолетовые еще держались, а на светло-сиреневую и белую сирень просто тоска брала смотреть. Степан Данилыч уже не щелкал садовыми ножницами, не гулял по аллейке, подковой счастья огибающей его домик, и вообще старался не замечать любимых цветов.

Он уходил на завод, смутно раздраженный картиной умирания.

Когда однажды, по обычаю чуть не за час до начала смены, Степан Данилыч пришел в цех, его встретили неожиданно и даже поздравительно.

— Ученичок-то твой как шагает: вчера четыреста пятьдесят процентов загнул!

— Молодчина-парень!

— Что говорить — нынешнее, военное поколение растет быстрей быстрого!

— Да и значит — учитель хорош.

— Радоваться можешь, Степан Данилыч: славного богатырька воспитал!

Степан Данилыч неопределенно усмехнулся, облачаясь в свежевыглаженную серую сатиновую спецовку.

— Что же, глядишь, на шестой разрядец такой парнишка вытянет?— продолжали приставать к нему.

Степан Данилыч неторопливо выпростал из-под спецовки лацканы чесучевого пиджака, разгладил их, поправил черный старомодный галстук «бабочкой» и, сузив глаза, заговорил таким тоном, будто все присутствующие неискусно пытались обмануть его:

— Шестой разряд!.. Эко, шутники выискались, право! Вам бы разряды эти, как яблочки спелые наземь сшибать — больно скоро вы, уважаемые! Разряд — дело священное, над ним попотеть надо...

— А если нет времени для того, чтобы потеть?— раздался вдруг голос Юрия: никто не заметил, когда он занял свое место в самом конце длинного стола против углового окна. Он смотрел на всех большими светящимися глазами, его голос звучал медленно, веско, и только пятнышко румянца, смешно рдеющее почти у самого уха, выдало его волнение.

— Я вот хочу вас всех спросить: чья дорога к мастерству была круче: ваша или наша? Вы скажете, конечно, наша дорога куда легче и шире.

Кто-то ввернул:

— Время для вас, детки, дорожки укатало.

— Вот именно!— благодарно подхватил Юрий.— Время! Позор нам, молодым, если мы по укатанной-то дорожке еле-еле да еще в поту будем плестись...— и он даже прервал себя хохотком, направленным, как понял Степан Данилыч, на его, учителя, седую, еще ничем не опозоренную голову. Это был вызов. Степана Данилыча бросало то в жар, то в холод: вот как отблагодарил его этот хитрый тихоня!

До обеденного перерыва он работал, ни разу не взглянув в сторону Юрия, будто и не было ученика. О, этому дерзкому мальчишке вообще не бывать больше его учеником, так он и скажет сегодня же его отцу!

Перед окончанием смены Степан Данилыч, не глядя на Юрия, приказал:

— После работы поведу тебя к отцу: будем тебя стыдить — оба!

Юрий молча наклонил голову.

Выйдя из проходной, Степан Данилыч холодно приказал Юрию не отставать от него.

— Еще убежишь! — фыркнул он.

— Нет, зачем же,— спокойно возразил Юрий и послушно пошел рядом.

«Ишь ты! — возмущенно думал Карпов.— Еще какие-то штучки выкидывает!»

Степан Данилыч исподлобья следил за юношей, ища в лице его следы смущения и стыда. Но странно: Юрий шагал рядом с такой готовностью, что, казалось, именно такой развязки он хотел.

— Стой! — вдруг крикнул Степан Данилыч.— Ты что так ходко шагаешь?

— Шагаю, как и вы,— чуть улыбнулся Юрий.

Степан Данилыч совершенно вышел из себя, затопал и застучал об асфальт своей кизиловой палкой.

— Ты меня улыбочками не дразни!.. Подлец ты — вот ты кто! Ты своих мыслишек от меня и отца все равно не скроешь!

— И совсем не собираюсь скрывать,— твердо сказал Юрий и вдруг пошел совсем близко, почти касаясь Карпова плечом.

— Скажите, Степан Данилыч,— спросил он вдруг, требовательно взглянув на учителя большими искристыми глазами,— почему вы хотите, чтобы я подражал только вам? Ведь вы этого хотите?

— Стой! — и Карпов остановился от неожиданности.— Погоди, к чему ты это? Ну, допустим, я этого хочу, и что худого подражать мне? Что худого, ну?

Юрий серьезно усмехнулся:

— Не в этом дело. Вы мне все хорошее давали, спасибо вам за это. Но подумайте: неужели наши советские двадцать пять лет прошли для того, чтобы подражать тому, что было... сорок лет назад?!

— Что же, тебе учеником быть неохота?

— Зачем вы так говорите! Без ученичества невозможно. Однако вы ученик, и мы ученики — это совсем разные люди.

— Вот те на! Я не рабочий класс, что ли, был тогда?

— Рабочий класс, да. Но вспомните, Степан Данилыч, тогда рабочий класс в Верховный Совет не выбирали, и у вас тогда ордена Трудового Знамени и быть не могло.

— Ну... верно,— неохотно согласился Степан Данилыч.— Тогда над нашим братом хозяин сидел.

— Ага! — торжествующе воскликнул Юрий.— А теперь мы сами хозяева. Я хоть и ученик, а тоже хозяин. Я тоже для фронта как можно больше сделать хочу — и быстрее. Вот какие мы стали, мы — ученики ваши.

Он передохнул, вскинул голову, и Карпов вдруг увидел его строгое, повзрослевшее лицо с упрямыми ершистыми бровями.