Урал грозный

— А мне мало того, чтобы только вам подражать, мало! Мы еще хотим бойцам подражать, полководцам... фронту! Нас таких очень много, мы ждать не хотим...

— Погоди,— вдруг хмуро прервал его Степан Данилыч,— куда мы идем? Мы же к нашему дому повернули?

— Туда и нужно,— опять потребовал Юрий.— Нас с вами сейчас Таня ждет. Я с ней уже сговорился.

— Таня?— опешил Степан Данилыч.— Да вы что задумали, ребята, черти вы этакие?

— А вот и Таня бежит навстречу — увидала нас. Таня-я-я! — и Юрий, как флагом, замахал ей кепкой.

Дочь бежала навстречу большими прыжками, как любил бегать в юности Степан Данилыч. Широкая в плечах, тонкая в талии, легкая, взмахивая круглыми загорелыми руками, она словно летела над землей, и ее цветастый сарафан пестрым вихрем летел вместе с нею.

— Что? Уже приговоренного ведешь? — звонко крикнула она отцу и, топнув ногой, остановилась.

Отец увидел ее гневно играющие брови и взгляд, выражающий готовность к нападению, которого он не ожидал.

— Ну! По какой статье будешь Юрия судить?— еще злее крикнула Таня и вдруг, стиснув отцовский локоть, сказала скороговоркой с еще незнакомой страстью и азартом:— Слушай, папа, вот если ты и после этого разговора будешь упрямиться и мешать нам, я... я прямо-таки вот на глазах у тебя лучше зарежусь, чем от своего отступлюсь!

— Фу ты, батюшки! Что ты меня пугаешь, Танька! — почти взмолился Степан Данилыч, вдруг поняв, что они двое сильнее его.— Что ты мелешь, Таня?

— А вот что,— и она сверкнула глазами,— что ты нам воевать мешаешь?

— Воевать?

— Да.

Степан Данилыч посмотрел на серьезное и важное лицо Юрия и вдруг понял, почему тот был так уверенно спокоен и совсем не походил на виноватого.

Пообедали торопливо, будто на вокзале между звонками.

— Мы, комсомол, организуем молодежные фронтовые бригады, или, как их еще называют, бригады мстителей,— рассказывал Юрий,— но (он значительно встряхнул кулаком)... условия у нас строгие... только тот считается достойным, кто дает постоянно от двухсот до трехсот процентов...

— А ты вон уже четыреста пятьдесят,— ввернул было Степан Данилыч, но Юрий спокойно пресек:

— Мне иначе нельзя: комитет комсомола метит меня в бригадиры...

— И ты, папа, конечно, понимаешь, какое это бригадирство,— добавила Таня, и с таким напором, что отцу только осталось кивнуть головой: да, конечно, он понимает.

Степан Данилыч, слегка оторопев, смотрел на молодые лица, освещенные густым золотым солнцем позднего полдня, и будто только теперь понял их выражение. Все, к чему привык его взгляд, будто улетучилось с этих лиц, как дымная пленка, и острая, взрослая новизна глядела на него, как неожиданно яркий взор, открывшийся из-под мглы. Только теперь Степан Данилыч заметил, что серые глаза Тани, обведенные тонкими кольцами первого раздумья, смотрят умно и смело, что черты ее лица, теряя свою расплывчатую округлость, приобрели какую-то новую волнующую четкость, что ее полудетски пухлые губы сложились задорно и твердо. И хотя все это новое было мило и понятно, Степану Данилычу стало совестно, словно он что-то прозевал или, как ротозей, пятясь назад, чуть не разбил фонарь, который освещал дорогу.

— Какого же черта вы мне до сих пор ничего не сказали? — растерянно и сердито спросил он.

Юрий с упреком взглянул на него:

— Но... сначала я верил, что вы сами свободно, без всяких напоминаний... а потом, когда увидел, что вы не хотите об этом подумать...

— Да, не хотел подумать... это верно,— смутился Карпов.

— Потом я стал торопиться еще по одной причине... сразу боялся ее открыть...

Юрий передохнул и добавил просто:

— Степан Данилыч, наш Сережа убит на фронте.

— Сережа? Убит? — пораженный, повторил Карпов.— Но ведь вы письмо получили.

— А... письмо! Оно дошло, когда Сережи уже не было на свете. Вот я и решил только тогда об этом горе папе сказать, когда будет мне чем его заслонить. Не терзайся, мол, папа, вот я тебя на заводе заменил, и смотри, чего я достиг!.. И ему легче будет перенести...

— Конечно, легче! — подхватил Степан Данилыч.— Так оно, Юрка, и будет!

«Трудно же ему было, бедняге!» — с той же совестливой нежностью подумал он. Степан Данилыч вдруг почувствовал себя зрителем, который, опоздав на сеанс, смотрит картину с конца. Ему стало стыдно и больно, что он, по натуре добрый и немало испытавший в жизни человек, из-за упрямства своего не присмотрелся с самого начала, что Юрий стремился вперед, еще и страдая за брата и отца. Еще никогда Степан Данилыч с такой ясностью не представлял себе, что он должен делать.

— Так оно и будет, Юрка!— с еще большим подъемом повторил Степан Данилыч. С какой-то ему самому еще незнакомой удалью он разгладил пропыленные сединой усы и добавил властно:

— Я тебя, братец ты мой, до шестого разряда дотяну!.. У меня уже восьмой разряд, а тебя я до шестого доведу! Я его годами добивался, а ты в месяц-два дорогу пробежишь,— ладно, получай, воюй!.. Только ты у меня держись, старайся!

И Степан Данилыч стал рассказывать, как это произойдет и что потребуется от Юрия, чтобы «испытание на разряд прошло с блеском».