Уроборос. Проклятие Поперечника

Он помог мне подняться, подставил плечо, и, сильно наклонившись, чтобы мне было удобнее держаться, потому что был выше меня ростом, куда-то повёл. Под его тёмно-коричневой шубой — может, медвежьей — я ощутил деревянное плечо, но тогда это не показалось мне странным — я вообще не помнил, что значит быть живым. Сам я тоже тонул в мохнатой шубе светло-серого цвета — волчьей, наверное, путаясь застывшими ногами в её полах, волочащихся по земле.

Мы вступили в Лес, и шуршание падающей с пасмурного неба снежной трухи заглушило нашу поступь. Пока мы шли через этот Лес, я пытался понять природу шуршания — на что-то оно было похоже — уж не на шуршание ли ладоней, трущихся друг о друга и поднесенных близко к уху? То, что мелкие крупинки снега падают на ковер из опавшей и высохшей листвы, и поэтому Лес наполнен таким звуком — мне не могло прийти в голову. Проще было найти то, на что это похоже — получается, под ногами лежали миллионы трущихся друг о друга ладоней. Я даже пытался их углядеть там, но ничего не видел, кроме сухой листвы и белой нетающей крупы.

Потом мы вышли на Дорогу, и я впервые увидел её — она тянулась вправо и влево насколько хватало глаз — и не было ни единого признака, что она может где-то заканчиваться. Дорога сразу так поразила меня и настолько захватила, что на какое-то время полностью вытеснила собой из моей головы всё: и Темноту, и Реку, и Лес, и незнакомца, спасшего меня от холода. Я встал как вкопанный, и даже огромная деревянная рука Лангобарда не могла сдвинуть меня с места — мой взгляд скользил по камням, плотно подогнанным друг к другу. Среди них нельзя было найти и двух одинаковых: я сравнивал — размер, контур, выпуклость, щербинка. Эти камни, тщательно подогнанные и уложенные, были как лица людей — все разные. Их родила природа миллионы лет назад — потоки вод и ветер обточили их, сделали гладкой поверхность. Потом люди притащили их сюда, обтесали, подогнали, утрамбовали — умостили ими себе путь, чтобы удобно было по ним шагать в любую погоду. Но самое главное — чтобы всем было ясно, — это Дорога, и суть её — показывать, что она откуда-то и куда-то идёт. Дорога не была прямой как стрела — она извивалась, повторяя ландшафт, за нею до Леса тянулось поле с поникшей травой, как будто это огромная лысеющая голова великана — сквозь редкие волосы просвечивала белая кожа — там потихоньку укладывалась и накапливалась снежная труха. Далеко за Лесом небо слепило глаза — просто узкая полоска, разрывающая осеннюю непогоду, пасмурную хмарь — но такая яркая и светлая, что на неё почти невозможно было смотреть. Казалось, там, за лесом, творится что-то волшебное.

Никакой транспорт не ехал по Дороге, никакой человек не шёл — кругом было пустынно, лишь мы с незнакомцем стояли на обочине. Я впитывал всё мгновенно, словно моя память — пористая губка с маленькими пустыми порами-ячейками — кто-то когда-то сжал её в руке, выдавил из неё, как воду, всё, что в ней находилось, а потом отпустил — она расправилась, поначалу ничего не впитав, кроме пустоты, но постепенно, соприкасаясь с тем, что её окружало, начала заполняться — Темнотой, Рекой, Берегом, Землёй, Лесом, Человеком, Дорогой и всем остальным, что становилось ей доступно. Проникая в моё сознание, все эти вещи занимали в нём свои места, обретали утерянные названия и смысл. Я быстро впитывал образы этого мира, принимал их и не требовал объяснения. Ужасно хотелось видеть и осознавать ещё и ещё — это была какая-то страшная жажда. Казалось, если я всё время не буду видеть или слышать что-то новое, то непременно умру, мучительно и безвозвратно.

Незнакомец почувствовал и понял моё беспокойство — он заговорил обильно и плотно, почти не делая пауз. Слова, гонимые трубным голосом, одно за другим выскакивали из его рта, как маленькие невидимые, но шумные зверьки и сразу бросались врассыпную. Часть из них поглощала моя губка — не верилось даже, что человек может так непрерывно говорить, словно совсем не думая над тем, что сказать, как будто читая с листа.