Ущелье дьявола

Преимущество Самуила Гельба перед противником состояло в высоком его росте и в самообладании, которое никогда не покидало его.

Но Отто Дормаген отличался подвижностью, пылкостью, решительностью, внезапностью и смелостью движений, которые невозможно было предвидеть.

Это было редкое, захватывающее зрелище: с одной стороны спокойное хладнокровие, с другой - страстная ярость.

Такая противоположность поражала зрителей; шпага одного напоминала зигзаг молнии своим быстрым, внезапным ослепительным действием; напротив, удары шпаги противника были верны, определённы и прямы, как острие громоотвода.

Самуил не мог удержаться от разговоров и насмешек. Отражая с пренебрежением яростные нападения Отто, он сопровождал каждый свой отбой злой насмешкой по адресу противника.

Он делал указания Дормагену, предупреждал его, давал ему совет, как фехтовальный учитель своему ученику.

- Плохой отбой. Я нарочно открылся! Начнём снова. Теперь терц. Вот уже лучше! Вы научитесь, молодой человек. Стойте! Я целюсь в грудь! Говоря так, он действительно чуть не пронзил грудь Дормагена, который избежал удара только благодаря ловкому прыжку назад.

Однако, такая пренебрежительная самоуверенность начала не на шутку раздражать Дормагена. Вследствие злости и уязвлённого самолюбия он принялся действовать шпагой ещё отчаяннее. Самуил же все не унимался, и его ядовитый язык работал в такт со шпагой.

Его лицо выражало злое торжество. Чувствовалось, что опасность была его стихией, катастрофа наслаждением, смерть жизнью. И он был прекрасен по-своему: резкие, угловатые черты его лица дышали демонической красотой. Ноздри раздулись, в складке губ, выражавшей улыбку, обнаружилось ещё более холодной дерзости, чем обыкновенно; его карие, с красноватым отливом зрачки сверкали, как у тигра. Неизъяснимое выражение кровожадной гордости всего существа его вызывало у зрителей чувство не то ужаса, не то восторга. Минутами казалось, что он обдавал демоническим светом своих глаз всю залу, в них можно было прочесть полнейшее презрение к жизни.

При виде его спокойствия, уверенности во всех действиях и презрительного отношения к противнику, у зрителей сама собой зарождалась мысль о его неуязвимости.

Дормаген, который начинал уже терять присутствие духа от всех его язвительных колкостей, решил покончить разом и рискнул употребить свой особенно опасный приём, о котором говорил Юлиусу Самуил.

То был отчаянно смелый натиск. Не разгибаясь, стремительно сыпал он удары один за другим, бросаясь на противника, как разъярённый лев.

Послышался крик. Все думали, что Самуил ранен.

Но Самуил, словно предугадав мысли Дормагена, так быстро отскакивал в сторону, что сыпавшиеся градом смертоносные удары задевали только раздувавшуюся его рубашку.

Самуил подтрунивал, Дормаген бледнел.

В ту же самую минуту счастье как бы покинуло Юлиуса, у него оказалась слегка задетой правая рука.

Секунданты вмешались и объявили передышку.

Глава семнадцатая

Молитва ангела и талисман феи

Пробовали даже покончить на этом поединок Юлиуса и Франца. Любезность, сказанная мимоходом какой-то гризетке, не заслуживала серьёзной дуэли по общему мнению. Но у Франца, кроме ревности, был ещё приказ от Тугендбунда. Юлиус также не соглашался.

- Мы прекратим только тогда, когда один из нас будет валяться в ногах у другого, - говорил он. - А если сюда пришли из-за царапин, то не к чему драться на шпагах, достаточно простых иголок.

Потом он обратился к Риттеру:

- Ты отдохнул? - спросил он.

Что же касается Отто и Самуила, то присутствовавшие были о них совершенно иного мнения. Никому ни на минуту не пришло в голову убеждать и их покончить дуэль на последней схватке перед передышкой, до того чувствовалась свирепая ярость одного противника, вызванная неудачным нападением, и непоколебимая самоуверенность другого.

Самуил не прекращал своих насмешек и во время перерыва.

- Запомни хорошенько, - говорил он Дормагену, - что на свете нет той удачи, у которой бы не было невыгодной стороны. Так и с твоим последним приёмом: он был бы великолепен, если бы ты только не промахнулся. Теперь выходит, что ты как будто сам себя поставил в дурацкое положение.

- Ты полагаешь? - прошипел Дормаген.

- Ах, если бы я имел право давать тебе советы, то я посоветовал бы тебе совсем не раскрывать рта. Ты и так весь запыхался от последней похвальной натуги всадить мне в ребра полфута остроконечной стали, а если станешь ещё разговаривать, так и совсем угробишь себя.

Дормаген схватился за шпагу.

- К барьеру сию же минуту, - рычал он так яростно, что секунданты тотчас же дали сигнал.

Юлиус в это время думал:

- Теперь одиннадцать часов. Она должна быть в часовне, она может быть молится за меня. Это, вероятно, её молитва спасла меня сейчас.

Когда раздался сигнал к возобновлению действий, то он совершенно настроился к предстоявшей минуте.

Дуэль продолжалась.